Щегол

— Так, давай считать, — сказал он, откидываясь на сиденье и отсчитывая страны на пальцах, — я жил в России, в Шотландии — круто, наверное, хотя я ничего не помню, в Австралии, Польше, Новой Зеландии, два месяца в Техасе, на Аляске, в Новой Гвинее, Канаде, Саудовской Аравии, Швеции, на Украине…

— Ничего себе.

Он пожал плечами:

— В основном — в Австралии, России и на Украине. В этих трех странах.

— А по-русски говоришь?

Он жестом показал — более-менее.

— По-украински тоже. И по-польски. Хотя много чего забыл уже. Недавно пытался вспомнить, как будет «стрекоза», и не смог.

— Скажи что-нибудь!

Он сказал — горловые, бурлящие звуки.

— И что это значит?

Он фыркнул:

— Пошел ты в жопу.

— Правда? По-русски?

Он рассмеялся, обнажив сероватые и очень неамериканские зубы:

— По-украински.

— Я думал, на Украине говорят по-русски.

— Ну да. Зависит, какая часть Украины. Впрочем, не так уж они отличаются, эти два языка. То есть, — он прищелкивает языком, закатывает глаза, — не слишком сильно. Время по-разному говорят, месяцы, слова кое-какие. На украинском мое имя произносится по-другому, но в Северной Америке его лучше произносить по-русски и быть Борисом, а не Бо-ры-сом. На Западе все знают Бориса Ельцина, — он склонил голову на плечо, — Бориса Беккера…

— Бориса Баденова.

— Кого? — резко переспросил он, повернувшись ко мне так, будто я его оскорбил.

— Ну, Рокки и Бульвинкль? Борис и Наташа?

— Ах, да. Князь Борис! «Война и мир». У меня такое же имя. Хотя у князя Бориса фамилия Друбецкой, не та, которую ты назвал…

— А родной язык у тебя какой? Украинский?

Он пожал плечами:

— Может, польский, — ответил он, откидываясь на сиденье, взмахом головы отбрасывая темные волосы набок. Глаза у него были жесткие, насмешливые, очень черные. — Мать была полькой, из Жешува, это рядом с украинской границей. Русский, украинский — Украина, как ты знаешь, входила в СССР, поэтому я говорю и на том, и на другом. Ну, может, не так много на русском — на нем лучше всего ругаться и материться. Со славянскими языками со всеми так — русский, украинский, польский, чешский даже — знаешь один и типа как во всех ориентируешься. Но сейчас мне проще всего говорить на английском. Раньше было наоборот.

— И как тебе Америка?

— Все так улыбаются — широко! Ну, почти все. Ты не так. По мне, выглядит глупо.

Как и я, он был единственным ребенком. Его отец (украинский гражданин, родился в сибирском Новоаганске) занимался геологоразведочными работами. «Большая важная должность, он ездит по всему миру». Мать Бориса — вторая жена его отца — умерла.

— Моя тоже, — сказал я.

Он пожал плечами:

— Она сто лет как померла, — сказал он. — Была алкашкой. Как-то вечером нажралась, выпала из окна и умерла.

— Ого, — сказал я, слегка опешив от того, как легко он от всего этого отмахнулся.

— Да, херово, — беззаботно подтвердил он, глядя в окно.

— И кто ты тогда по национальности? — спросил я, помолчав немного.

— А?

— Ну, если твоя мать — полька, отец — украинец, а родился ты в Австралии, тогда ты, значит…

— Индонезиец, — закончил он с мрачной улыбкой.

У него были темные, демонические, очень выразительные брови, которыми он постоянно двигал, когда говорил.

— Это почему?

— Ну, в паспорте у меня написано «украинец». И есть еще польское гражданство. Но вернуться я хочу в Индонезию, — сказал Борис, откидывая волосы с глаз. — Точнее — в ПНГ.

— Куда?

— В Папуа — Новую Гвинею. Из всех мест, где я жил, это — самое любимое.

— Новая Гвинея? А я думал, они там скальпы снимают.

— Больше не снимают. Или не везде. Этот браслет оттуда, — сказал он, указывая на одну из черных кожаных полосок у него на запястье. — Его мне сделал мой друг Бами. Он у нас работал поваром.

— И как там живется?

— Неплохо, — сказал он, искоса взглядывая на меня со свойственной ему раздумчивой веселостью. — У меня был попугай. И ручной гусь. И серфить я учился. Но потом, полгода назад, отец утащил меня в эту дыру на Аляске. Полуостров Сьюард, прямо за Полярным кругом. А потом — в середине мая — мы сначала на винтовом самолете перелетели в Фэрбенкс, а потом приехали сюда.

— Ого! — сказал я.

— Там до смерти скучно, — сказал Борис. — Тонны мертвой рыбы и плохой интернет. Надо было сбежать, зря не сбежал, — горько прибавил он.

— И что бы ты делал?

— Остался бы в Новой Гвинее. Жил бы на пляже. Слава богу, мы не были там всю зиму. Пару лет назад мы жили на севере Канады, в Альберте, в городке с одной улицей на реке Пус-Куп. Целыми днями темно, с октября по март, и кроме как читать и слушать радио Си-Би-Эс делать вообще нехер. Белье стирать за пятьдесят километров возили. Но все равно, — рассмеялся он, — в сто раз лучше, чем на Украине. Прям Майами-Бич.

— Так чем там занимается твой отец?

— Пьет в основном, — кисло ответил Борис.

— Тогда ему надо с моим познакомиться.

И снова — внезапный взрывной хохот, будто он сейчас оплюет тебя с ног до головы.

— Да. Гениально. Шлюхи тоже?