Шаутбенахт

— Да, — горячо поддержал Кварц. Кто-кто, а уж он-то знал, какая это досадная помеха — дети. — У ребенка должен выработаться условный рефлекс: собрались взрослые — марш к себе.

— А вы еще и физиолог, Кава. Не ожидал.

Кварц был польщен.

— Ну, а что… в самом деле… вот мой парень — воспитан же.

Стали хвалить Пашкино воспитание, всячески подчеркивая в этом заслугу матери. Геня снисходительно кивала, она мнила себя докой по части воспитания детей, в особенности полового, которому придавала особое значение. Здесь у нее имелись разные теории. В частности, считая необходимым приучать сына к виду тела, она ходила по квартире голая.

Только упала под стол вилка, как в дверь не преминули постучать — по-свойски, по-коммунальному.

— Воткнитесь! — зычно крикнул Шварц — по обыкновению, дверь была не заперта (коль Исраэль — хаверим).

Соседка зашла вернуть «милиционера с ВДНХ» — красно-синий жестяной параллелепипед. «Куда поставить?» Что обычно выражают лица попавших в атмосферу чужого веселья — то и выражало ее лицо: смесь брезгливости, превосходства и некоторой зависти. На неуверенное «может, посидишь?» ответила: «Как-нибудь в другой раз».

С ее уходом комплименты по адресу Гени продолжились. «Мать года», «Макаренко в колготках», «Геня гений». Лиля брякнула ни к селу ни к городу: «Не та мать, что родила, а та, что воспитала».

Нолик взял ее руку в свою:

— Умница, — и гладя ее руку, пропел Борису: — Как бык шестикрылый и грозный, мне снится соперник счастливый.

— Пение есть облагороженная рвота, — сказал Борис. Это были его последние слова. В следующую секунду он повалился на Лилю, которая завизжала. Хромолитография: «Девушка и мышь». Затем оба рухнули на пол. Хромолитография: «Падшие создания».

— Ююууум!.. — просигналила Геня, всем видом своим, поджатыми губами и заведенными к потолку глазами говоря: этого еще не хватало. Кварц ограничился кратким «опс!». Нолик сохранял ковбойскую невозмутимость:

— На вас, Иланочка, кажется, что-то упало?

Лилю из-под Бориса вызволяли: плита, настоящая плита. Сколько раз Бориса отваливали, столько раз он возвращался в прежнюю свою позицию.

— М-да, наш девиз — упругая пассивность, — заметил на это Нолик.

— Кавка, — сказала Геня тихо, — его надо в Пашкину комнату. (Можно сказать, все шло по плану.)

Без лишних слов Кварц подмел своим однополчанином пол: он был в ярости. «Сейка» на запястье показывала половину шестого, тремпистка, похоже, накрылась плащом — но нам его не жалко, ей-Богу, не жалко. Нам жалко Лилю: перепугалась, сломала ноготь, поехал чулок — до сего дня ни разу не надёванная пара. А прическа… Чем она краше и мудреней, а уж Лиля постаралась, тем неприглядней бывают последствия природных катастроф, от которых застрахованы разве что бритоголовые леди из Меа Шеарим[25]. На Лилином месте другая давно бы уже разревелась с досады, наша же мужественная девушка только тяжело вздохнула — и направилась в ванную.

В ее отсутствие Геня, отвечая на нескромный Ноликов вопрос, вполголоса поведала печальную историю совращения Лили банковским клерком:

— Для него это был потом такой стыд, такой стыд… Неудивительно, что он сам же стал вставлять ей палки в колеса. И ведь хорошая неглупая девочка, — прибавила Геня самодовольно. — Умнее многих мужиков.

— В отличие от тех, кого вы называете мужиками, она не может себе позволить быть глупой.

Если бы Геня держала в руках сложенный веер, она бы игриво шлепнула им Нолика. Но у нее в руках была вилка, на которую она не менее игриво накалывала тончайшие мясные волоконца и вермишелевых червячков, то там, то сям поналипших к донышкам тарелок. «Все было выпито и съето» — мнимая цитата, — кроме десерта.

В продолжение сказанного Нолик пустился в рассуждения о женщинах с физическим изъяном:

— Некоторые считают, что уродливые и калеки доступнее, рады всякому, кто их поманит. Глубоко ошибочный взгляд. Они страшно недоверчивы, во всяком случае, по сравнению с теми женщинами, для которых мужская любовь, как ежедневный утренний душ… — Это была колкость, но особого рода, когда и не ответишь-то. По некоторым признакам и на исторической родине Геня держалась правил гигиены, что приняты на родине слонов.

Воспламененный своими пылкими филиппиками по адресу тех, кто под покровом темноты пристает к хроменьким и обваренным, Нолик разразился горячим панегириком самому себе. (Панегирик, воспламеняющийся от филиппик. Мы сознательно устроили очную ставку этой паре иностранцев, столько лет безнаказанно морочивших нас своим появлением в совершенно противоположных контекстах. Так одного и того же человека попеременно видишь то за рулем восемнадцатого автобуса, то продающим халву на рынке. Прикажете предположить, что «он» — это попросту двое близнецов?)