Шарманка

Станция. Вышли из вагона. После дребезга и шума железной дороги охватило сразу кристально-чистой тишиной. Все остановилось в прозрачном онемевшем воздухе, грезили прозрачные вершины за крышами. Мы стояли и невольно слушали молчанье. Старшие хлопотали с багажем. Потом мы шли, спотыкаясь. Земля под ногами была невыразимо приятная после вагона и непослушная она колебалась, толкала, проваливалась.

Пахло апрельским вечером, согретым деревом, землей и теплом косых огнистых лучей. Пахло приездом и счастьем. Было так хорошо, что в первый раз даже играть и выдумывать не хотелось. Жизнь была лучше игры: все теперь было такое чудесное, особенное. Пробираясь по подсыхающим бугоркам, торопливо думалось: «Как странно, а раньше, чем веселее, тем больше присочинять хотелось».

В воспоминаниях отошли, побледнели и куда-то нырнули: город, игрушки, надоевшие обои детской. И, пока шли через дороги, через станционный двор, становилось сразу как-то необычайно.

В нетерпении, желая чем нибудь запечатлеть радость, что-то взять от мгновенья, побежала к краю дороги и сорвала яркую, зеленую, пушистую травку.

За мостом стояли лошади, гнедая и рыжая. Золотились на солнце; гнедая опустила к ноге голову с ярко-лиловой гривой, и была сине-фиолетовая тень отражений неба.

В воздухе было добродушно и вечерне. Пахнуло лошадиным резким, теплым запахом, дегтем телеги и ново зазвучал мягкий говорок на тихом воздухе. – Поднимай, мет сюды, сюды лучше ставь. Да подвинь гораже.

– «Ну, а мне думатца таперича повернуть!» На заходящем солнце горели ярко очерченные оранжевым лица. Говорок замирал так же, догорающим теплом. Укладывали вещи. «Ну, с Богом!» – Тронулись. Чухонская телега завизжала железом и захлябала по ухабам апрельской дороги. Повернулись и отплыли назад избы станции.

Открылась безграничная земля, млеющая в вечернем, возрождающем упоеньи. И началось необычайное, о чем только лучи предсказывали.

От последних греющих солнечных полос возникало настроение совершающегося громадного весеннего чуда. Было в молодом воздухе присутствие детского вдохновения.

Что это так свежеет, воздух обнимает вокруг, и в душе что-то открылось безумно широкое. Пахнет корою и озоном и невыносимо, трогательно горячо пахнет согретой елью. «Прежде так не бывало мама!» Мы прежде не выезжали так рано из города, это ранняя весна. – Ай, что так пахнет и сырым, и теплым, едва мы поехали шагом? «Это земля из под снега!» – Мама, что это такое светло-лиловенькое по овражку!»

– Это же цветы. – Мама, а деревья еще без листьев? – И травы нет?

– Да, это самые, самые первые весенние, они цветут, едва обогреет землю; здесь их пригрело на припеке.

Она весело говорит и тени тянутся по червонному косогору.

– «Мама, посмотри, там под темными елочками белеется пятно, точно большой платок!»

– «Это еще снег остался, обтаявший!» И тут охватывает непонятная, напряженная радость, Невозможно сидеть смирно в экипаже. Это, ведь остался последний снег от зимы! Мы ее победили холодную, заставлявшую скучать в городских комнатах. «Это последний снежок!» Такая близкая, близкая, настоящая мама!

У дороги чернел мокрый торф, светлела прошлогодняя трава, рыжел и зеленел мох. Незаметно ускользнул последний язык косого луча, и серость, призрачная, ясная объяла все. Сумерки пахнут цветами, прохладой, небом и ночной землей: – она дышит сырым теплом и обуревает нарастающая тревога безумного весеннего восторга. И нарастающий восторг вокруг в апрельском вдохновенном воздухе, он обнимает округлыми волнами землю. Дорога развертывается и манит к будущему неизвестному.

Хочется торопиться, бежать, прыгать, и от бодрости хвоистой, оттаявшей земли хочется быть великим. Интересно, чтоб так и ехали будущие великие люди, предназначенные судьбой для великого творчества. Эти великие люди – мы с сестрой. Но даром на душе так совсем особенно.

Была апрельская распутица, на дороге ямы с протаявшим рыжим песком. Колеса скользили и скатывались, телега совсем накренилась, дух захватывало, но это были настоящие приключения. Останавливались. Вылезали. Близко, близко свежела земля. Пахло черноземом, лошадьми. Лиловая звездочка цвела в темных прошлогодних листьях. Из лесной опушки веяло сырью. Опять ехали. Опять толкало в телеге. И закачало в легком, грозном утомлении, потому что ехали долго-долго.

Пошла мызная дорога. Темнее, лесистей. Таинственный поворот нырнул в старый ельник, канавы чуть блестели в голубой тьме. Еще повернули мимо чуть шевелившихся елок. Раздалось: – «Ну, слава Богу, приехали». Выехали в просвет. Впереди темнело громадное, как корабль, чудовище-строение. На прозрачности еловых вершин чернели смелые очертания крыш – это наш дом. Что-то страстно, больно захватило от восторга грудь. Лай собак гулко долетал откуда-то; Ехали через необъятный двор; посреди росли гигантские ели, сквозь них мелькали строения.

Подъезжали. Из подъезда струился желтоватый отблеск в еще светлый голубой вечер. Перед домом стружки; мерещились в сумерках кирпичи. Пахло повой стройкой, терпкой газовой смолой в весеннем вечернем воздухе.