Шарлотта Исабель Хансен

— Так что теперь у меня матери нет, — заявила Хердис и облизала губы. — Этого, вообще-то, можно было ожидать. У меня ее и не было никогда во многих отношениях. У меня было состояние. Но все равно это невероятно обидно.

Ярле кивнул.

— И ты понимаешь, Ярле, — сказала Хердис, — ты ведь понимаешь, что я люблю его?

Ярле дернулся.

Солнце светило ему прямо в лицо.

Что?

— Ты ведь это понял уже некоторое время тому назад, — сказала она мягко, — правда ведь? Понял?

— Ярле сглотнул.

Он, прищурившись, смотрел прямо перед собой.

— Что?

— Ну ты ведь понял это, разве нет?

Он кивнул, с трудом сдерживая слезы.

— Да. Я рассказала Роберту про тебя. Да, я ему вчера все рассказала. — Хердис потерла кончики пальцев. — Он, естественно, рассердился. И он в полном праве сердиться. Но даже если бы он вышвырнул меня вон и не велел к себе приближаться, я знаю, что он на самом деле так не думает. Он же меня любит. Ну ты ведь видел это, разве нет?

Шарлотта Исабель помахала рукой от ограды вольера с пингвинами, и Хердис помахала в ответ, Ярле же попытался поднять руку, но у него не получилось.

— Ты такой славный, Ярле, — сказала она спокойно.

Славный?

— Ты был все время таким невероятно славным.

Славным?

Хердис изобразила сочувственную улыбку:

— Ты так всему с головой отдаешься, совсем как мальчишка.

Как мальчишка?

Она по-дружески кивнула ему:

— Ты так многого хочешь. Оставайся всегда таким.

Оставаться всегда таким?

Хердис погладила его по щеке:

— Роберту ты тоже очень нравишься — да-да, я ему все объяснила, он это переживет, он знает, что между нами была только физическая близость. Все образуется, не волнуйся, только дай мне с ним поговорить. Не думай об этом. Он ведь профессионал, ты же понимаешь.

Шарлотта Исабель оторвалась от ограды и двинулась к ним. Ярле несколько раз сглотнул.

— Все хорошо, правда же, Ярле? Мы доставили друг другу массу приятных минут, правда. Я никогда не забуду властелина радости. — И она подмигнула ему. — Ты же не думал, что женишься на старушке Хердис? — Она засмеялась. — Нет, не может быть. Вон смотри. Посмотри на свою дочь. Смотри. Вот она идет. Щечки такие румяные. У нее твоя, такая детская наивность, Ярле.

Его детская наивность?

Он почувствовал, как ее ладони легли ему на плечи.

— Посмотри на нее. Какая она чудесная! — Хердис убрала руки и кивнула в подтверждение своих слов. — О’кей, Ярле. Вот это я и хотела тебе сказать. И спасибо, что пустил меня вчера к себе. Спасибо за все. И спасибо за кофе.

Она посмотрела на Ярле ласково. Приобняла его.

— У вас что, любовь, что ли? — перед ними стояла Шарлотта Исабель. Она склонила голову набок и уперла руки в боки.

Ярле дышал носом. Он разглядывал одного из пингвинов. Тот стоял, опустив к земле низко свисающие крылья — крылья, летать на которых он не мог. Его темный взгляд был обращен к Ярле, такой темный, что невозможно было разглядеть зрачки, и вдруг он, шатаясь, проковылял несколько шагов своими ножками, похожими на ножки грифа, потом остановился и задрал голову кверху. Он распростер крылья, то ли в ужасе, то ли в восторге, белые снизу, черные сверху крылья, открыл клюв и испустил блеющий, ослиный крик.

Ярле повернулся к Хердис.

— Ты шлюха, Хердис Снартему, — прошептал он так тихо, как только мог. — Феминистка ты гребаная, Хердис Снартему, и иди теперь вон от меня и моей дочери, и не подходи к нам больше.

Ярле взял Шарлотту Исабель за руку и сказал сдержанно и спокойно, что теперь они могут пойти посидеть где-нибудь в помещении и хлебнуть чего-нибудь горяченького, может быть, выпить по чашечке какао, и посмотреть рыбок в маленьких аквариумах. Уходя, девочка помахала Хердис Снартему и спросила:

— А что значит «феминистка гребаная», папа?

— А вот как раз такая, как она, — сказал Ярле и убежденно добавил: — Твоя мать, которая каждый день трудится на совесть в своем универсаме, куда более достойная женщина.

Это было большой-большой ошибкой, Ярле