Шапка Мономаха

Наутро перед Золотыми воротами Киева протрубил рог. Суровостью лиц княжьи послы мало не походили на перуновых идолов, каких еще помнили киевские старожилы. За этой суровостью и нарочитой простотой воинских одежд мало кто из теснившихся на Софийской улице горожан разглядел чернеца, который замыкал дружинную свиту.

Святополк Изяславич, извещенный о послах скорым гонцом, метался по терему. С горящими очами забегал в светлицы и палаты, выбегал обратно, хватал за грудки бояр. Наконец велел облачить себя в доспех, препоясать мечом и надел на голову великокняжью шапку с золотым крестом в навершии. В такой наружности успокоился, сел в высокое кресло и застыл. Одни черты лица еще двигались, пока не обрели выражение бесстрашия.

Послы тем временем достигли княжьих хором и были спрошены, с чем пожаловали к великому князю. После ответов и приличествующего промедления трех бояр ввели в палату для княжьих приемов. Перед входом заметили наконец шествовавшего за послами монаха, отодвинули.

– Чернец с нами, – обернулся боярин Судислав Гордятич.

Войдя в палату, наполненную киевскими боярами, посольские мужи на мгновенье пришли в замешательство от необычного облика князя. Однако скрыли недоумение поклонами.

– Светлые князья Владимир Всеволодич, Олег Святославич и Давыд Святославич шлют тебе, великий князь, пожелание здравствовать на многие лета во всяком благочестии и праведном устроении.

– А то я не знаю, чего они мне желают, – тиснул сквозь зубы Святополк. – Как и отца моего, в своем граде обложили ратью, крови моей хотят. А если ждут, что я сам сбегу, – вдруг крикнул он, сорвавшись на взвизг, – так не дождутся! – Он соорудил пальцами шиш и поочередно показал каждому из послов. – Я вам не батюшка, меня так просто не сгонишь. Обороняться буду до последнего отрока!

– Так ты, князь, признаешь свою вину в том, что сотворил с теребовльским Васильком? – уточнил Судислав Гордятич. – Признаешь, что виновен в порухе клятвы, которую ты дал своей братии в Любече?

– Ничего не признаю, – быстро отверг Святополк. – Нет никаких моих вин. Теребовльский получил по заслугам, и Мономаху то ведомо. Пускай лучше свои вины поищет, – прошипел он, разозлясь.

– Не Мономах приказал вырезать глаза своему родичу, а ты, князь, – обличил его боярин Иванко Чудинович. – Тебе и отвечать за содеянное. А чем должно тебе отвечать – знаешь. В той клятве все было оговорено. По твоей вине теперь погибнут воины, если сам, по правде, не сделаешь того, что следует.

– Ничего не знаю, – снова торопливо отрекся киевский князь. – Знаю только, что Владимир с Васильком друг другу тайно клялись, чтобы меня извести из Киева, а может и убить, и земли мои отнять. Я свою голову поневоле берег, и ответ за это держать не мне, а Мономаху!

Князь, покраснев от ярости, люто брызгал слюной.

– Мономах виновен, что Василько лишился глаз, – подтвердили некоторые из Святополковых мужей. – И что воины теперь погибнут на рати, он виновен.

– Чем докажете? – тут же запальчиво спросил Судислав Гордятич.

– А что, разве Мономах не грезит киевским столом? – в ответ вопросили те.

– Это вам грезится, будто он грезит, – отрезал Судила. – А грезы не свидетельство.

– Если бы у тебя, князь, было какое обвинение против Василька, – заговорил третий посол, боярин черниговского Давыда Ратимир Силич, – то обличил бы его перед всеми князьями Руси и, доказав вину, тогда бы поступал с ним так, как поступил. Но ты не сделал этого. Теперь братья твои требуют от тебя: назови вину Василька, за которую ты так жестоко расправился с ним, и представь свидетелей.

– Вину Василька? – глаза Святополка беспокойно забегали. – Волынский Давыд мой свидетель. Он сказал: Василько убил моего брата Ярополка, а Мономах – отца, и теперь вдвоем хотят убить меня самого. И не я Василька ослепил, а Давыд, когда забрал его из Киева и повез к себе.

– Поверить этой лжи мог только тот, кто хотел верить, – молвил в изумлении Судислав. – Будто ты, князь, не знаешь, как погиб твой отец.

Киевские бояре в оторопи переглядывались – такой поворот дела им и присниться не мог.

– Своими глазами не видел, – Святополк пытался вернуть себе злую уверенность, но у него не получалось, – зато слышал, что Володьша в том бою подослал к отцу убийцу.

– Скажи нам, кто тот убийца, чтобы он подтвердил твои слова, князь, – потребовал Судислав. – Или признай, что это поклеп!

– У Давыда спрашивайте, – стушевался Святополк.

Высказав то, что лежало камнем на сердце, наружно он сделался ко всему безразличен, как хворый кот. Но в уме проклинал волынского князя, втравившего его в смертельную схватку с Мономахом. Володьша ни за что не простит такого обвинения – и если оно ложно, а тем паче когда неложно.

– Не отговаривайся Давыдом, князь, – почти не тая презрения, сказал Иванко Чудинович. – Не в Давыдовом граде схвачен и ослеплен Василько, а в твоем.

– Ополчай дружину, княже, – жестко молвил Ратимир Силич. – Мы тебя выслушали и не нашли оправданий.

– Я сам видел, как Мономах оплакивал на погребении твоего отца, – с жалостью прибавил Судислав Гордятич. – Его горе не было поддельным.