Шапка Мономаха

Медведь переступил с ноги на ногу, искоса глянул на Яня Вышатича. Хотел о чем-то попросить, но передумал и сказал иное.

– А отдай мне, князь, то ловище между Клязьмой и Нерлью.

– Губа не дура! – усмехнулся Кирьяк Домажирич.

– Попрошу отца отдать тебе ту землю во владение, – обещал Мстислав.

Медведь согнул вперед шею – поклонился. Опять посмотрел на старого боярина, но, не поймав ответного взгляда, пошел восвояси. Кабы не князь, а старик спросил его о награде!.. Ведь и службу эту он служил не для новгородцев, а ради того, чтобы Янь Вышатич вернул ему свою дружбу, хитро украденную неведомо какой нечистью…

27

Три дня друг против друга стояли две рати. Мстиславовы полки загораживали собой недостроенный город. Все суздальские плотники, побросав инструмент, тоже натянули на головы шеломы и пошли в ополчение пешцами. Муромское войско разместилось станом за лесом, в трех верстах от противника.

Ни те, ни другие не двигались с места. Кони доедали запасенное сено, суздальские пешцы стучали себе по шеломам, гулким звоном выражая отношение к буйному князю Олегу. Муромцы и рязанцы щелкали зубами впустую – укусить не могли, пока их князь терял в спорах с боярами остатки ратного духа. Иные от нетерпения ездили через лес посмотреть на недругов, изрыгнуть в их сторону срамословие, а то и остудить горячую кровь через дырку в теле, внезапно проделанную вражьей стрелой.

На четвертый день оба войска всколыхнулись. Весть, что из Смоленска подошла рать с половецкой конницей, облетели дружины одновременно. Когда князь Мстислав обнимал младшего брата, не узнавая в нем четырехлетнего бутуза, каким помнил его, Олег Святославич в злобе срывал с грамоты Мономаха, привезенной епископом, вислую печать. В то время как новгородский князь собирал в шатре совет, Олег сел на коня и один понесся берегом речки Мжары навстречу ветру, горяча душу и выхолаживая кипящий ум. Епископ Ефрем, доставивший письмо, сел в боярском шатре, смиренно дожидаясь ответа.

– Если Олег внемлет теперь словам отца и уйдет с миром, то не поставлю ему в вину обман и не вспомню о худом, что было меж нами, – обещал Мстислав.

– Не повторяй своей ошибки, князь, – советовали новгородские бояре. – Олег – что пес, шатающийся меж дворов. Где метит, там и на хозяев брешет. Такого только палкой прогонишь.

Младший Мономашич, Вячеслав, грыз сладкий сухарь и во все глаза смотрел на княжих мужей, обзывающих чужого князя псом.

– Жаль мне сожженного города, – сказал Георгий Симонич, которого Мономах прислал в Суздаль посадником. – Жалею и о том, что Олег по лютости своей напрашивается на палку. Имею помысел послать отроков в Муром и Рязань, чтобы ответно предали их огню. Может, тогда он угомонится, когда пожалеет свои грады, истлевшие в пламени.

Георгий всего на четыре года был старше Мстислава, но с молодым князем хотел держать себя как умудренный жизнью и поседевший в походах боярин.

– Что говоришь-то, Юрья, – упрекнул его князь, назвав, как когда-то, по-домашнему. – В чем провинились люди, живущие в тех градах, чтобы жечь их? Око за око воздавали наши пращуры, жившие в язычестве, а отцы и деды запретили кровную месть. Нам не должно так поступать.

– Георгий скор на слово, но неспешен в думах, – поддержал князя Янь Вышатич. – Не для того Владимир Всеволодич послал к Олегу епископа, чтоб одной рукой прижимать брата к сердцу, а другой всаживать ему в спину нож.

– Сгоряча сказал, – устыдился Георгий, но на старика бросил сердитый взгляд.

– По любому ждать надо, – подытожил воевода Добрыня Рагуилович. – Не нам первым на рожон лезть… Однако, правду сказать, руки-то чешутся.

– Ох, чешутся!.. – подтвердили новгородские мужи, а вместе с ними и ростовские.

Георгий Симонич от крепкой досады первым поторопился уйти из княжьего шатра. Задевая плечами встречных кметей, широко зашагал к коновязи.

– Постой, боярин! – окликнул его кто-то из дружины. – Тебя тут чернец дожидается.

Георгий резко остановился.

– Какой еще чернец?

– Да леший его знает, из здешнего монастыря прибрел.

От костра, где грелся, к нему подошел и поклонился монах в полысевшей от ветхости вотоле, с накинутым на голову клобуком.

– Спаси тебя Господь, боярин, молитвами Пресвятой Владычицы Богородицы и блаженного отца Феодосия.

– И тебе, чернец, того же, – удивленно сказал Георгий. – Откуда меня знаешь?.. Э, да ведь ты Нестор-книжник! – вспомнил он. – Какими судьбами?

– Теми, что ведомы одному Богу.

– А от меня что тебе надо? Я спешу в город, не видишь?

Отрок подвел ему коня.

– Отложи поспешение, боярин, – кротко попросил Нестор. – Имею для тебя слова, сказанные мне твоим отцом, рабом Божьим Симоном.

Он перекрестился. Георгий невольно повторил движение, а затем бросил в сердцах:

– Что лжешь, чернец?! Отец давно лежит в могиле. С того света он явился тебе разве?

На раздраженный голос боярина оборачивались кмети, востря слух.

– А разве не взял твой отец с блаженного Феодосия обещание всегда молиться о нем и всем его роде до последнего потомка? – тихо молвил книжник.

Георгий вдруг побледнел, оттолкнул коня и махнул отроку, чтоб ушел.

– Что знаешь, говори, отче.