Шапка Мономаха

— Землепашцы, освободившись от рабства и беззакония, во много раз увеличат доходы государства. Свобода торговли и предпринимательства для всех сословий тоже обогатит страну. И этот нарастающий поток богатств будет достаточен для достойных жалований государевым людям.

— Это фантазии! — отмахнулся Суворов.

— Вовсе нет, — возразил я, — у нас будет еще время поговорить на эту тему, и я приведу вам сотни и тысячи примеров в защиту моей позиции.

Суворов хмыкнул и пробурчал в ответ:

— Лучше бы рассказали, как вам удалось разбить гвардию. Вот уж тайна, которая меня мучит. Не могли вы этого сделать. Одиннадцать полков, пусть некоторые и не полные, артиллерия и конница против толпы крестьян. Это немыслимо!

Я широко улыбнулся.

— Да никаких проблем, Александр Васильевич. Все расскажем. Все покажем. И с очевидцами пообщаетесь. Даже на воздушном шаре вас покатаем.

В глазах Суворова горел огонек живейшего интереса.

— А не боитесь, что я с вашими секретами убегу и потом вас бить буду?

— Да куда вы убежите? — пожал я плечами. — К концу лета я проблему армии Екатерины решу. Всю Россию под свою руку возьму. Так что бежать останется только в Неметчину. А там своих генералов пруд пруди.

Суворов гордо вскинулся, и я тут же поправился:

— Хотя таких хороших, как вы, у них, конечно, нет. И потому никуда я вас не отпущу. Ну а если в итоге к согласию мы не придем, то придется мне вас отправить на эшафот. Ибо гений ваш действительно опасен.

— Для вас? — усмехнулся польщенный Суворов.

— Для России.

* * *

Вечер этого дня я провел в гостях у своей невестки. Помимо нас, за столом ожидаемо сидела княжна Агата Курагина, ставшая для принцессы бездонным источником слухов и сплетен обо мне, и совсем неожиданно для себя — бывший сенатор Волков, приглашенный мной лично. После зрелища сегодняшних казней он был несколько пришиблен и молчалив. Видать, мысленно не единожды взошел на эшафот вместе с теми из московского дворянства, кого он хорошо знал. Но у меня были на него планы.

Поскольку на меня была наложена епитимья, то стол был в основном рыбным и овощным. Приготовлено все было изумительно и очень сытно. Так что смирению и покаянию отнюдь не соответствовало. Впрочем, никого за столом это не беспокоило, а среди моих духовников, к счастью, не было ни одного фанатика, одни только прожжённые интриганы.

— Государь, — после ничего незначащих слов о погоде и еде начала Августа, — на суде все услышали часть истории о вашем чудесном спасении. Но что было дальше в том баркасе и кто был тот человек, в которого попали пули гвардейцев?

На меня с любопытством уставились все присутствующие и насторожила уши парочка лакеев, прислуживавших за столом. Я протер губы салфеткой и откинулся на стуле. Что ж. История придумана, и пора ее вбросить.

— Это был как раз казак Емельян Пугачев. Он помог мне бежать с мызы и выкупил этот баркас у одного чухонца. Когда мы грузились в эту посудину, пришлось зайти в воду выше колена, и вода затекла в мои сапоги. Это было неприятно, и я уселся на дно лодки, чтобы стянуть их. Плащ свой я отдал Емельяну, и тот его накинул на плечи, дабы его не унесло ветром. Он ставил парус, когда раздались выстрелы, и пуля попала ему в затылок. Казак рухнул прямо на меня, заливая мое лицо кровью.

Женщины ахнули от ужаса. Я же продолжал:

— Хотя ночь была светлая, как это всегда бывает в это время в Петербурге, но не умея управлять парусом и ориентироваться в море, я заблудился. Куда меня несли волны и ветер, я не представлял и отдался всецело на волю провидения. Вскоре поднялся сильный ветер, разыгралась волна. Баркас стало болтать и сильно кренить при порывах. Я бросился опускать парус, и тут суденышко мое изменило курс, парус наполнился ветром с другой стороны и меня ударом гика сбросило в море.

Снова вздох завороженно слушающих женщин.

— Знали бы вы, как я в тот момент запаниковал. Сердце колотилось у меня прямо в ушах. Мысли бессвязно путались. Я взывал к Господу, что-то ему обещал и чувствовал, как тают силы и мокрая одежда тянет меня на дно. Но Господь был милостив. Мой баркас, лишившийся моего безграмотного управления, все-таки зачерпнул воду и опрокинулся. Я наткнулся на его скользкое днище и сначала принял за тушу какого-то библейского чудовища, но потом сообразил, что это, и вцепился что оставалось сил. Так прошла ночь, и к утру ветер стих и волнение улеглось. Я боялся впасть в забытье и выпустить из рук спасательный мой плот, и потому осипшим голосом пел псалмы или шептал стихи.

— Как же вы спаслись? — затаив дыхание, спросила княжна Агата.

Странно. За столом не было ни одного человека, искренне верящего в то, что я настоящий Петр Федорович. Но мой рассказ зачаровал, и даже Волков слушал с напряженным вниманием.

Я отпил из своего бокала ароматного морса и продолжил: