Шанс, в котором нет правил [черновик]

— К чему? — пожал плечами монах. — Мертв он или ваш слуга ошибся — в любом случае мне некуда спешить.

— Но мы спешим, — с напором сказал Ёсицунэ. — У нас нет денег сейчас, но, быть может, вы примете это?

Он достал из рукава нефритовые четки.

— К чему? — повторил монах. — Я бы и денег не взял. Здесь, в горах, что мне делать с ними? Повесить на сосне и наслаждаться звоном?

— Ты святой отшельник Хакума, о котором говорят в долинах? — спросил Бэнкэй.

— Меня действительно прозывают Хакума, — усмехнулся монах. — А уж насколько я свят, из долин, наверное, виднее.

— Славьте имя Будды, — сказал Ёсицунэ, поклонившись такому удивительному человеку.

— К чему? — снова усмехнулся монах. — Разве Будда пустой тщеславец, чтобы заниматься человеческой грязью в обмен на прославление своего имени? Такое более пристало господину из Камакуры.

Ёсицунэ изменился в лице, когда монах упомянул брата, и тот рассмеялся открыто.

— Я так и знал, что это вы, господин Судья, — сказал он. — Не бойтесь, я вас не выдам.

— Эти четки вы могли бы обменять в монастыре на чечевицу или даже рис…

— К чему? Я держал людскую пищу только ради ученика. Если он, как вы говорите, умер — она мне больше не нужна. Я питаюсь ветром и светом луны.

— Видать, ученик твой этакой кормежки и не выдержал, — проворчал Бэнкэй.

— Не бойтесь, ученый собрат, — слегка наклонил голову отшельник. — Если мальчик умер, это случилось не от голода. Мы не знаем своей судьбы и сроков; краткий не лучше длинного, как «золотая чашка», живущая всего неделю, не уступает криптомерии, чье время — тысячелетия. Но тело — вместилище души. И должно жить, пока душа в нем нуждается. Не больше, но и никак не меньше.

— Вы к какой школе принадлежите, почтеннейший? — спросил Ёсицунэ.

— Я следую Пути, — ответил монах.

— Как и все мы, — не понял Ёсицунэ.

— Я говорил о Пути более древнем, нежели Восьмеричный Путь.

— Вы даос! — догадался наконец Ёсицунэ. — Ну да… Где были мои глаза?

— Восьмеричный путь извечен, — сказал Бэнкэй. — И Лао-цзы, и Чжуан-цзы проповедовали бренность мира.

— Восьмеричный Путь стар, — кивнул отшельник. — И глядя на криптомерии, легко думать, что они росли тут вечно. Но Путь и Благая Сила много старше. И начались не с Лао-Цзы. Помилуйте, разве можно написать труд, едва вмещающийся в три телеги, о том, что только что придумал сам?

— Необычайно интересно было бы продолжить эту беседу, — улыбнулся Ёсицунэ. — Однако мы спешим.

— Можно и не спешить, — с лица отшельника не сходила странная улыбка. — Перевалы засыпаны снегом. Он сойдет в ближайшие два-три дня, лучше переждать их в деревне, во-он в той долине.

— Мы попытаемся пробить дорогу в снегах, — упрямо сказал Ёсицунэ.

— Желаю вам удачи. Иногда человеческое упрямство ломит силу стихии. Но если все же вы потерпите неудачу, в деревне будут рады вас видеть. И не выдадут потом.

Даос глядел им вслед, пока снежный лес не скрыл последнего из незваных ночных гостей. Так вот, кем ты стал в этой жизни, Минамото-но Райко. Вот, как обернулась для тебя и твоих верных соратников цепочка причин и следствий. Жители столицы обожествили тебя после смерти, глупые невежды — и тем самым на века привязали к городу, в который ты возвращаешься, где бы ты ни был.

Он не чувствовал жажды мести. Сердце перевоплощенного Райко, как и тогда, истекало горечью. Хакума предоставил возмездие Небесам — и оно свершилось. Чего еще желать?

Как чего? — спросил бы мальчик, если бы не спал. — Мира. Покоя. Того, что у нас уже было — и утекло из рук, благодаря таким, как он.

Хакума усмехнулся. Постигший Путь всегда пребывает в мире и покое. Далекий от Пути — всегда в опасностях и тревогах. Это знание придет к мальчику со временем — но не сейчас.

Впрочем, еще один способ избавиться от желания — утолить его.

* * *

Деревня утопала в снегу. Меж домами протоптаны были дорожки по пояс глубиной, а сами дома даже никто толком не откапывал — вроде бы так теплее. Приземистые крестьянские хижины были кое-где заметены по самую соломенную кровлю — вот только с нее снег сбрасывали, чтоб не провалилась, и все.

Дальше дороги не было. Единственная тропинка, неразличимая среди снежных заносов, вела из деревни на равнину Уда — но сейчас она была непроходима и никто из крестьян не горел желанием торить дорожку по грудь в снегу. Бэнкэй и Васио сделали отчаянную попытку — но, подвинувшись за час всего на полсотни шагов, оставили эту затею.

Они были обречены оставаться в деревне, пока не сойдет снег. По словам старосты, это должно было случиться скоро — до Сэцубуна оставалось всего-ничего, а к Сэцубуну снег сходил всегда.

Ёсицунэ и его люди заняли рисовый амбар старосты — они бы не постеснялись занять и дом, но там было слишком курно, людно и вонюче, а заваленный снегом по крышу амбар хранил тепло не хуже, а то и лучше крестьянской хижины. Выкопали в земляном полу ямку, развели очаг, распотрошили мешок проса, снова развесились сушиться.