Шанхайский цирк Квина

Было только одно исключение, а именно — когда оргазм уже начинался. Тогда его пенис можно было ввести в любое инородное тело, но он все еще оставался твердым секунду или две, пока длился оргазм. Трудность, разумеется, заключалась в том, что он не знал, когда начнется оргазм. В том царстве его разум был затуманен. Он не владел собой.

Вот в этом он и признался Маме. Она предложила решить проблему с помощью большой фотографии.

Это был официальный портрет, для которого целая семья снимается только по особо торжественным случаям. Все были одеты в парадные кимоно: дети и внуки, тетушки и дядюшки, родители, бабушки и дедушки, дряхлый прадед, няня, служившая этой семье полвека. Члены семьи стояли ровными рядами, не улыбаясь, уставившись в объектив. В переднем ряду на фотографии виднелся застенчивый мальчик, чем-то похожий на капрала в детстве.

Капрал хорошо знал фотографию. Все в Японии хорошо знали ее. Это была сама история, мир, существование.

И все же в этой фотографии было что-то еще. На нее была наложена другая фотография, или, возможно, хитроумный рисунок, или просто набросок какой-то картинки, туманный и неопределенный. Сначала капрал едва мог ее рассмотреть, но чем дольше он смотрел на фотографию, тем отчетливее становился туманный образ.

На фотографии постепенно проступал призрачный нагой мальчик, лежащий на спине на глазах у всей семьи, — согнув руку в локте, с улыбкой, с необычайно подвижными и ловкими пальцами.

Безумная свобода прямо у ног торжественных, ничего не замечающих собравшихся.

Капрал упражнялся в соответствии с указаниями Мамы. Он энергично мастурбировал, концентрируясь на призраке. Приходил транс, экстаз, он переставал владеть собой.

Условным сигналом был звук, напоминавший хлопок в ладоши, раздававшийся, когда слуга, обходивший дом и выкликавший час, быстро ударял друг о друга двумя деревянными кубиками. Услышав хлопок, капрал переводил внимание с лежащего на спине мальчика на другого — на самого себя, на того, кто в парадном кимоно стоял в переднем ряду, неподвижный и застенчивый.

В тот же момент у него начинался оргазм. Это происходило именно так, как предполагала Мама. С фотографией он мог контролировать свои фантазии с точностью до секунды. Капрал упражнялся каждый час, день и ночь, и на третий день он был готов.

В ту ночь Мама решила подать генералу сырых устриц. Основой соуса была серая амбра, серовато-белый воск, собранный за ухом кашалота, хорошо известный афродизиак. К этому она добавила мускус, и ревень, и корицу для запаха, и, наконец, щепотку фосфорита. Она надеялась, что генералу поможет афродизиак, — но если нет, от фосфорита мышцы его шеи напрягутся, удушая его и одновременно вызывая рефлекторную эрекцию.

Потому что, как сказал Лао-цзы, мужчина мягок и слаб в жизни, но тверд и жесток в смерти.

Расчет времени.

Капрал, происходивший из семьи уважаемого хирурга.

Устрицы и кашалот.

Яд и противоядие.

План был опасен, ведь если противоядие не дать быстро, то генерал и в самом деле задохнется. Но противоядие нельзя было приготовить заранее. Ей нужно было сыграть свою роль, пока капрал играет свою.

Расчет времени.

Время.

Мама украсила блюдо водорослями и поставила его перед возлюбленным.

Генерал полил устрицу соусом и проглотил. Он схватился за горло. Когда он откинулся назад, его кимоно распахнулось, обнажая восставший член.

Мама вскочила на него и понеслась. Генерал был поражен и счастлив, но почти сразу его глаза начали закрываться. Может быть, он кончил, а может быть, и нет. Она оставила бесчувственного возлюбленного на полу и рванулась в буфетную.

Капрал ждал возле ящичка с лекарствами, мастурбируя, глядя на фотографию. Мама подняла кимоно и встала перед ним, хлопнула в ладоши и приняла его в себя. Через несколько минут она уже бежала назад с противоядием, которое только что изготовила.

В тот вечер генерал уснул с улыбкой на лице. В конце месяца, как раз перед его отъездом в Маньчжурию, она смогла сказать ему, что у нее будет ребенок.

В последнюю ночь они были вместе допоздна. Она играла на кото, а он сидел, сложив руки, думая о том, что его ожидает, о предстоящей жизни в Мукдене. Вечер подходил к концу, когда она заметила на его лице симптомы подступающей головной боли. Как жаль, что это случилось именно сейчас, ведь она знала — он не хотел, чтобы она запомнила его таким, сжимающим руки с побелевшими костяшками, с подергивающимся веком здорового глаза, который постепенно наполняется слезами и наконец закрывается перед ударом меча.

Стеклянный глаз беспомощно смотрел на нее, но даже тогда он сидел очень прямо, а она все так же наигрывала ему тихую музыку.