Шанхай. Любовь подонка

— Да в сумке они у тебя. Потом покуришь.

Хлопаю по карманам. Нащупываю пачку «орбита», вытаскиваю и выдавливаю Инне на ладонь пару подушечек. Своей рукой подношу ладонь к ее губам. Губы — те самые насквозь знакомые губы... Четкие, резные, слегка изогнутые капризно, послушно открываются...

Главное — добраться до дома.

Тащу ее за руку в переход. На скользких ступеньках придерживаю за локоть и талию. Неожиданно Инна прижимается ко мне бедром и выдыхает прямо в лицо:

— Поехали быстрей.

Запаха коктейльного спирта я не чувствую, внутри самого пол-литра водки и не помню сколько пива.

Инна пахнет «орбитом». И каким-то парфюмом — я не разбираюсь.

Крепкое и теплое, даже сквозь плащ, бедро.

Наглые пьяные глаза. И губы.

Она знает, что со мной делать.

Проводит рукой по моим джинсам и деланно удивляется:

— Ой, а там у нас что?..

Там у нас все то же, детка. То, что относится к ней без перемен. Как при первой встрече нашей. Ожидающее и напряженное.

В переходе холодно и сыро. Двери на вход в метро закрыты. У закутка между киосками сутулый мент носком ботинка лениво пинает уснувшего или умершего бомжа.

Выходим на другую сторону.

— Это хорошо, что ты недалеко живешь, — влажно шепчет в ухо бывшая жена.

Ловить тачку приходится долго.

Машин на Профсоюзке резко убавилось.

Ночь.

Пару раз останавливались, «волжана» и старый «опель», но оказалось не по пути.

— Давай я договорюсь, у меня всегда получается, — говорит вдруг Инна и глупо улыбается. Пьяно и самодовольно, как знающая себе цену шлюха.

На секунду я даже опускаю руку от накатившей злости. Спуститься снова в переход, оставить ее тут одну и пойти домой хоть пешком, лишь бы не с нею. Но губы вот эти, бедро... Голос, походка...

Что-то поменялось за полгода, неуловимо сдвинулось, и все же многое столь узнаваемо, желанно опять...

Хотя бы в виде иллюзии обладания.

Иллюзия подчас важнее реальности, мне ли этого не знать.

Поднимаю руку снова.

Редкие машины проезжают мимо.

Наконец, из второго ряда подруливает «шестерка», с хачиком за рулем, конечно.

Армянин, с ходу определяю я и зачем-то спрашиваю:

— Ара, вон цэс? Лав эс?

Хачик — крупный, носатый — смотрит оторопело.

— Лав эм, — отвечает. — Куда?

— На развилку, Каширского и Варшавки.

— Что дашь?

— Жена тебе твоя даст.

«Интересно, а мне моя? Хоть и бывшая...»

— Полтинник — поедем?

Можно и за тридцатку доехать, но я боюсь, что водила заупрямится.

Хачик открывает заднюю дверь.

Инна, скорчив брезгливую мину, подбирает полы плаща и забирается внутрь. Жду, когда она подвинется, и тоже сажусь.

Едем. В салоне у хачика стоит смесь запахов: бензин, турецкая кожанка и мудацкий освежитель воздуха у лобового стекла.

Само стекло все в длинных трещинах.

Сворачиваем на Нахимовский.

— Откуда язык наш знаешь? — разглядывает меня в зеркало водила.

— В армии скучно было, — отвечаю, ловя на себе Инкин насмешливый взгляд. — Ты извини, устал. Вот жену встретил, после долгой разлуки.

Инна прижимается ко мне плечом и ногой.

— Шноравор лини! — улыбается хачик и сосредотачивается на дороге.

Мое ухо ловит шепот:

— А ты там, в Китае... найдешь себе подружку... В шелковом платье, смуглую, с миндальными глазами и черными косичками... и меня забудешь...

— Нет, — качаю головой. — Не забуду. Наоборот, в гости позову...

— А тихая девушка в платье из красных шелков... где золотом вышиты осы... — дразнит, чуть слышно напевая и заглядывая мне в глаза.

— Перестань.

Инна смеется и, сложив ладони, дурашливо кивает:

— Да, моя господина!

— Я серьезно.

Молчание.

Едем без музыки, и то хорошо.

Натужно повизгивают, елозя по треснувшему стеклу, резиновые «дворники».

Сыро, сыро в городе всем. В домах, машинах, магазинах, пивных... Отсырела душа блядского города, плесенью изошла... Да, я здорово пьян, похоже...

Инна отстраняется и утыкается в замызганное окно. За стеклом плывут пятна фонарей и нечастых встречных машин.

Кладу руку ей на колено.

На Варшавском напротив «Шалома» разворачиваемся через две сплошные и катим в сторону развилки.

— Там после моста «кирпич» висит, нам как раз туда, под него, — объясняю.

— А, «платный поворот», — кивает водила. — Знаю, тормознули гаишники меня там однажды...

— Сейчас нет никого, не бойся.

Я бы охотнее поговорил с Инкой, чем с водилой. Но она молчит и никак не реагирует на мою руку. Лишь когда я пытаюсь поднырнуть ладонью под полу плаща, не оборачиваясь, возвращает руку на место.

Сворачиваем на Хлебозаводский. Показываю, где тормознуть. Расплачиваюсь.

— Бари гишер! — говорит мне армянин.

— Луйс бари! — отвечаю. — Спокойной ночи.

Пока я вожусь с домофоном, Инна, глядя вслед отъезжающей «шестерке», хмыкает:

— Ты бы лучше китайский учил...

— Понимаешь, не было у нас в части китайцев. Ары были, азера были, даги были. А китайцы — нет. Еще скучно было, времени много. Зато когда я на тебе женился — скучать больше не пришлось.

Ее лицо каменеет.

— Ты что этим сказать хочешь?

Открываю дверь:

— «Велкам» хочу сказать. Добро пожаловать. Кстати, по-китайски — «хуаньин-гуаньин!» будет.

— Ты-то откуда знаешь?

— У меня группа китайская сейчас. Научили.

В лифте едем молча.