Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2

– Ничего не говори, мразь. – Затаки взял свой короткоствольный автомат. Повернувшись к Старку, он произнес: – Скажите своему пилоту, чтобы он поставил самолет на парковку, заглушил двигатели, потом вывел на бетон всех, кто находится на борту. Самолет будет обыскан, и если я решу, что все в порядке, он сможет лететь дальше, а если решу, что не в порядке, он дальше не полетит. Вы пойдете со мной, и ты тоже, – добавил он, обращаясь к Эсвандиари. Затаки вышел.

Старк выполнил, что ему приказали, и повернулся, чтобы выйти вслед за остальными. На секунду он и молодой сержант остались одни. Вазари схватил его за руку и жалобно зашептал:

– Во имя всего святого, помогите мне пробраться на борт, капитан, я сделаю все, что угодно, все…

– Не могу… это невозможно, – ответил Старк, испытывая к нему жалость.

Два дня назад Затаки выстроил всех на плацу и избил Вазари до потери сознания «за преступления против революции», привел его в чувство, заставил есть испражнения, потом снова избил до беспамятства. Только Мануэле и тяжелобольным было разрешено не выходить на плац.

– Пожалуйста… умоляю. Затаки сумасшедший, он у…

Вазари в панике отвернулся, когда на пороге вновь появился охранник с зеленой повязкой на рукаве. Старк прошел мимо него, спустился по лестнице и вышел на бетонированную площадку, пряча тревогу. Фредди Эйр стоял у колеса поджидавшего его джипа. В машине сидела Мануэла вместе с одним из британских пилотов и Джоном Тайрером, глаза которого были замотаны марлевым бинтом. Мануэла была в свободных брюках и длинном пальто, ее волосы были убраны наверх под пилотскую фуражку.

– Следуй за нами, Фредди, – сказал Старк, усаживаясь рядом с Затаки на заднем сиденье другого автомобиля. Эсвандиари отпустил сцепление и понесся наперерез 125-му, который уже поворачивал с главной взлетно-посадочной полосы. Сопровождавшие их машины с «зелеными повязками» и два мотоциклиста опасно перестраивались и петляли на полной скорости. – Сумасшедшие! – пробормотал Старк.

Затаки рассмеялся, обнажив белые зубы.

– Энтузиасты, пилот, не сумасшедшие.

– Как угодно Аллаху.

Затаки посмотрел на него, оставив добродушный тон:

– Вы говорите на нашем языке, вы читали Коран, и вы знаете наши обычаи. Пора вам произнести шахаду в присутствии двух свидетелей и стать мусульманином. Я почел бы за честь быть вашим свидетелем.

– Я тоже, – тут же откликнулся Эсвандиари, тоже желавший помочь спасти человеческую душу, хотя и по иным причинам: компании «Иран Ойл» понадобятся опытные пилоты, чтобы полностью восстановить объемы добычи, пока идет обучение иранских пилотов, готовившихся на замену, и мусульманин Старк мог бы быть одним из них. – Я тоже счел бы для себя честью быть вашим свидетелем.

– Спасибо, – ответил Старк на фарси.

За годы, проведенные в Иране, эта мысль приходила ему в голову. Однажды, когда в Иране было спокойно, и все, что ему нужно было делать, это выполнять как можно больше рейсов, заботиться о своих людях и смеяться вместе с Мануэлой и детьми – неужели это было всего полгода назад? – он сказал ей:

– Знаешь, Мануэла, в исламе столько всего по-настоящему замечательного.

– Это ты о четырех женах подумываешь, дорогой? – ласково спросила она, и он тут же насторожился.

– Брось, Мануэла, я говорю серьезно. В исламе есть много хорошего.

– Для мужчин, не для женщин. Разве в Коране не говорится: «И правоверные – кстати, все мужчины – возлягут на шелковых диванах и придут гурии, которых не касался ни человек, ни джинн». Конрой, милый, я так и не смогла разобраться, почему они должны быть вечно девственными? Это имеет какое-то особое значение для мужчины? И получают ли женщины тот же приз: молодость и столько любвеобильных юношей, сколько они пожелают?

– Почему ты, черт побери, совсем меня не слушаешь! Я хотел сказать, что если ты живешь в пустыне, глубоко в пустыне Саудовской Аравии или в Сахаре… помнишь, когда мы были в Кувейте и отправились за город, только мы вдвоем, отправились в пустыню, и звезды были огромные, как устрицы, и тишина такая необъятная, и ночь такая чистая и беспредельная, а мы такие ничтожные, несущественные, помнишь, как тронула нас тогда бесконечность? Помнишь, как я сказал тогда, что понимаю теперь, как, если ты был кочевником и родился в шатре, человек может быть одержим исламом?

– А ты вспомни, дорогой, как я сказала, что нас с тобой ни в каком чертовом шатре не рожали.

Он улыбнулся, вспоминая, как он схватил и поцеловал ее тогда под звездами, и они любили друг друга. Позже он сказал ей:

– Я имел в виду чистое учение Мухаммада, имел в виду, как на таких просторах, наводящих ужас своей огромностью, человеку необходимо иметь надежное убежище, и что ислам мог быть таким убежищем, может быть, единственным, его изначальное учение, а не узкие, вывернутые наизнанку толкования фанатиков.