Шаляпин

«И я поехала в Петербург.

Серым туманным утром прибыла я в незнакомый мне, величественный город и долго разыскивала по указанному адресу Федора. Наконец очутилась я на какой-то „черной лестнице“, которая привела меня в кухню квартиры, где жил Шаляпин. С трудом объяснила я удивленной кухарке, что мне нужен Федор Иванович, на что она ответила, что он еще „почивает“.

Я попросила разбудить его и сказать, что к нему приехали из Москвы […]

Наконец появился сам Федор. Он страшно удивился, увидев меня. Кое-как, уже по-русски, объяснила я ему, что приехала по поручению Мамонтова, что Савва Иванович приглашает его в труппу Частной оперы и советует оставить Мариинский театр, где ему не дадут надлежащим образом проявить свой талант.

Федор призадумался: он боялся потерять работу в казенном театре, да и неустойку за расторжение контракта ему платить было нечем. Я сказала, что Мамонтов берет неустойку на себя.

— А вы, Иолочка, уезжаете? — спросил он меня.

— Нет, я остаюсь на зимний сезон, — ответила я.

Он этому страшно обрадовался и обещал, что если будет свободен по репертуару в театре, то приедет в Москву повидаться с Мамонтовым и товарищами.

Я простилась с Федором и вернулась в Москву, а дня через два приехал и он сам».

Все произошло вскоре после того, как они расстались в Нижнем Новгороде. Что же случилось за это время в Петербурге?

Шаляпин вернулся туда полный твердого намерения служить на казенной сцене и там завоевать положение, которого он, но собственному мнению, заслуживал. Нечего скрывать: он был о себе высокого мнения. Что же касается Иолы, то он ведь был уверен, что итальянка уехала из России. Ведь ее ждала работа в Лионе. Значит, ничто не привлекало его в Москве, кроме, впрочем, впечатлений светлого времени, к сожалению, слишком недолгого, в среде товарищей по Мамонтовскому театру, в общении с самим Мамонтовым и Коровиным. Что же поделаешь? Ведь все-таки казенный театр — это звучит! И, может быть, Олоферн?!

Однако первая же новая роль, которая была ему поручена в Мариинском театре, вновь поставила перед ним вопрос: понимают ли здесь особенности его артистической природы, интересуются ли ею здесь?

Сразу же после начала сезона ему поручили роль князя Владимира в «Рогнеде» Серова. Он спел ее. И тут повторилась история, памятная ему по «Руслану и Людмиле». Партия Владимира, относительно которой ему никто ничего не объяснил, не получилась.

Снова ему дали понять, что Иван Мельников был замечательным Владимиром, а у него, Шаляпина, этот образ не получился. Он разочаровал режиссуру театра, которая ждала от него лишь одного — театру нужен был второй Мельников. Разочаровал он и Направника, педантизм которого, непреклонная требовательность в отношении темпов и оттенков казались молодому певцу лишь придирками. Только впоследствии он до конца оценил значение Направника как музыкального руководителя первоклассного оперного театра.

В ту пору им владело лишь оскорбленное самолюбие, а свобода истолкования, какую предоставлял еще неопытному певцу не слишком требовательный, добродушный И. А. Труффи, казалась ему высоким достоинством дирижера, чутко приглядывающегося к индивидуальности артиста.

В вопросе о свободе истолкования он был решительно неправ: в ту пору он обладал слишком еще незначительной общемузыкальной и художественной культурой и частенько вводил оттенки, которые фактически шли вразрез с замыслом композитора. Когда впоследствии он добился права на собственную трактовку партий, он завоевал его с должным основанием, так как был уже зрелым художником. И никогда при этом он не шел в требованиях индивидуальной трактовки против духа партитуры и образа, он толковал и раскрывал их с такой тонкостью, до какой не дошел бы артист меньшего дарования.