Шаляпин

«Императорские театры, о которых мне придется сказать немало отрицательного, несомненно имели своеобразное величие. Россия могла не без основания ими гордиться. Оно и не мудрено, потому что антрепренером этих театров был не кто иной, как российский император. И это, конечно, не то, что американский миллионер-меценат, английский сюбскрайбер или французский командитер. Величие российского императора — хотя он, может быть, и не думал никогда о театрах — даже через бюрократию отражалось на всем ведении дела.

Прежде всего, актеры и вообще все работники и слуги императорских театров были хорошо обеспечены. Актер получал широкую возможность спокойно жить, думать и работать. Постановки опер и балета были грандиозны. Там не считали грошей, тратили широко. Костюмы и декорации были делаемы так великолепно — особенно в Мариинском театре, — что частному предпринимателю это и присниться не могло.

Может быть, императорская опера и не могла похвастаться плеядой исключительных певцов и певиц в одну и ту же пору, но все же наши российские певцы и певицы насчитывали в своих рядах первоклассных представителей вокального искусства».

А затем Шаляпин характеризует атмосферу в казенных театрах, как она представилась ему за время короткого служения на Мариинской сцене.

«Что мне прежде всего бросилось в глаза на первых же порах моего вступления в Мариинский театр, это то, что управителями труппы являются вовсе не наиболее талантливые артисты, как я себе наивно это представлял, а какие-то странные люди с бородами и без бород, в вицмундирах с золотыми пуговицами и с синими бархатными воротниками. Чиновники. А те боги, в среду которых я благоговейно и с чувством счастья вступал, были в своем большинстве людьми, которые пели на все голоса одно и то же слово: слушаюсь!».

Конечно, эта оценка принадлежит Шаляпину — гениальному артисту с мировым именем, оглядывающему прошлое с олимпийских высот славы. Трудно предположить, что такую оценку казенной столичной опере он мог дать после недолгого служения в случайных частных антрепризах, которыми руководили Лассаль и Ключарев, в «делах», где частенько процветала «многоязычная» халтура и царило полное бесправие…

В 1895 году Шаляпин не мог так смотреть на вещи. У него не могла в ту пору сложиться позиция наблюдателя, который оглядывает театр с высокой горы, находясь на известной, нужной для обозрения дистанции.

Но Шаляпин испытал горечь разочарования от года, который он провел в императорском театре, и эта горечь вылилась у него в непризнание заслуг казенной сцены того времени.

Он был во многом прав, когда говорил о власти чиновников, «принципе власти», руководящем чиновниками, берущими на себя право вмешиваться в художественные вопросы, в которых они мало что понимали. Это все справедливо и многократно фиксировалось другими «наблюдателями»: артистами, композиторами, передовыми критиками. Однако нарисованная Шаляпиным картина далеко не покрывает всего, что связано с искусством прославленной русской столичной оперы того времени.

Да, за кулисами царили чиновники. И подчас театр по системе руководства напоминал обычный департамент. Это было.