Шаляпин

«Антракт был полон разговоров о Демоне, которого увидели в первый раз.

— Это врубелевский Демон!

— Врубелевский!

— Врубелевский!

И при этих словах, право, сжималось сердце.

Позвольте вас спросить, что же говорили вы, когда этот безумный и безумно талантливый художник создавал свои творения?

За что же вы костили его „декадентом“ и отрицали за ним даже право называться „художником“?

За что?

За то, что он смел писать так, как он думает? А не так, как „принято“, как „полагается“, как каждый лавочник привык, чтобы ему писали?

Вы говорите о тяжести цензуры. Вы самые безжалостные цензоры в области творчества с вашим:

— Пиши, как принято!

И если Шаляпин дал „врубелевского Демона“, — это был вечер реабилитации большого художника.

Итак, Врубель заменил на сцене Зичи. И у прозаичных баритонов, „лепивших из себя Демона Зичи“, выходил больше послушник с умащенными к празднику расчесанными волосами.

Шаляпин имел смелость показать врубелевского Демона.

И создание несчастного и талантливого художника сразу обаянием охватило толпу.

Ущелье, заваленное снеговым обвалом. Дикое и мрачное.

Решительно Коровин недаром проехался по Дарьяльскому ущелью. От его Кавказа веет действительно Кавказом, мрачным, суровым, и среди этих скал действительно мерещится призрак лермонтовского Демона.

Мы в первый раз видели лермонтовского Демона, в первый раз слышали рубинштейновского „Демона“, перед нами воплотился он во врубелевском нынешнем образе.

Артиста, который сумел воплотить в себе то, что носилось в мечтах у гениального поэта, великого композитора, талантливого художника — можно назвать такого артиста гениальным?» — спрашивал В. Дорошевич.

После окончания спектакля публика рукоплещет, певец на сцене засыпан цветами, подарками, записками…

Горький с друзьями у подъезда Большого театра, в распахнутом пальто, без шапки.

— Простудитесь, Алексей Максимович!

— Да… да… Замечательно, — бормочет Горький.

Выходит певец, друзья окружают его, берут извозчика. Дорогой молчат… У Страстного монастыря остановка: куда ехать? Выбирают «Стрельну», что в Петровском парке.

Гостей проводят в отдельный кабинет. Рядом, за перегородкой, шумно, тосты, пение. Знакомый мотив — куплеты Мефистофеля! Прислушались.

Я на первый бенефис
Сто рублей себе назначил.
Москвичей я одурачил,
Деньги все ко мне стеклись.
Мой великий друг Максим
Заседал в бесплатной ложе.
«Полугорьких» двое тоже
Заседали вместе с ним.
Мы дождались этой чести
Потому, что мы друзья.
Это все одна семья.
Мы снимались даже вместе,
Чтоб москвич увидеть мог
Восемь пар смазных сапог…
Смазных сапог, да!

Как вспоминает К. А. Коровин, среди прибывших возникло замешательство. Первым весело отреагировал «бенефициант»: