Шаламов

Параллельно следователь занимался поиском улик против Шаламова среди его коллег по журналу «За промышленные кадры». Все они, несомненно, были напуганы и поскольку не могли ничего сказать о «троцкистской» деятельности своего сотрудника, то говорили больше о его замкнутости. Например, заведующий редакцией Гусятинский на грозный вопрос Ботвина: «Что вам известно об антисоветских настроениях Шаламова?» — отвечал: «Шаламов держался в стороне от коллектива, никого из работников редакции он к себе никогда не приглашал. В высказываниях был весьма осторожен. При обмене мнениями по поводу газетных статей, текущих событий всегда переводил разговор на другие темы. Тогда коллектив редакции считал, что он, Шаламов, просто замкнутый, скрытный человек, определенных антисоветских настроений не проявлял». Но другой сотрудник журнала, Бочков, угодливо подыгрывал следователю: «По возвращении из командировки в Киев Шаламов очень хвалил бывшего директора Киевского индустриального института Ефимова — ныне разоблаченный как враг народа — троцкист. Шаламов писал литературно-художественные очерки и новеллы (кроме работы в редакции "За пром. кадры"), но тематика их была отвлеченной, рассказов на советские темы я у него не видал. Советской социалистической стройкой Шаламов не интересовался». Ответственный редактор журнала Беляков («член ВКП(б) с 1918 года», как он подчеркивал) счел необходимым сказать о Шаламове, что «литературное ремесло он, видимо, изучил сносно, но работал как чиновник: аккуратно отсиживал часы, показывал достаточно ясно выраженное рваческое настроение — стремление за обычную служебную работу получить дополнительный гонорар». Говоря о необщительности Шаламова, он выразился весьма двусмысленно: «Очевидно, что человек жил двойной жизнью. Вторая его жизнь, видимо, была тщательно замаскирована».

Вызывали на допрос и Галину Гудзь. Ее свидетельств в архиве не сохранилось, но по возвращении с Колымы Шаламов спрашивал жену: «Что тебе писали в твоих собственных показаниях?» Она отвечала: «Мои показания вот какие: я, конечно, не могу сказать, чем ты занимался в мое отсутствие, но в моем присутствии ты никакой троцкистской деятельностью не занимался». («Вот и отлично», — резюмировал Шаламов.)

Особое рвение проявил Ботвин, пытаясь уличить своего подследственного в том, что тот скрывался от ссылки в Архангельск, назначенной ему после Вишеры. Но Шаламов был готов к этим вопросам, о чем свидетельствует диалог:«— Вы знакомы с постановлением Особого совещания при ОГПУ от 14-го февраля 1932? (постановление о ссылке. — В. Е.). — Нет, не знаком. — Вам зачитывается это постановление (читается текст). — Да, сейчас я ознакомлен, но мне совершенно непонятно, как это могло получиться, ибо это постановление вынесено после моего освобождения. — Вы, значит, также ничего не знаете о том, что вас разыскивали как бежавшего? — Летом 1935 г. меня вызывали на Петровку, 38, где сообщили (т. Ерофеев), что обо мне есть запрос из Свердловского ОГПУ, предложили принести документ, на основании чего я был освобожден в 1931 г. из Управления Вишерских исправительно-трудовых лагерей. После того, как я принес справку, меня никуда больше не вызывали».