Шаламов

Чем же он занимался в лагере в свободное время? А оно у него, как «итээровца», было. Писал? Читал? Ничего об этом Шаламов не сообщает. В «Вишерском антиромане» только два факта, имеющих отношение к литературе. В связи с первым арестантским этапом в Вижаиху Шаламов поражался тому, насколько точны строки С. Есенина: «Но кривятся в почернелых лицах / Голубые рты». В апреле 1930 года начальник санчасти Жидков сказал Шаламову: «Твой Маяковский-то — того, — и передал статью из центральной газеты с портретом Маяковского в траурной рамке». «Твой» — значит, Шаламов рассказывал в лагере о Маяковском и о Л ЕФе. В связанном с вишерским периодом рассказе «Визит мистера Поппа» (о визите американского бизнесмена на стройку Березниковского химкомбината) упоминается К. Паустовский: «Я жил в той же самой гостинице близ содового завода, где Константин Паустовский строчил свой "Кара-Бугаз". Судя по тому, что Паустовский рассказал о том времени — тридцатый и тридцать первый год, — он вовсе не увидел главного, чем были окрашены эти годы для всей страны, всей истории нашего общества». Этот упрек сделан в поздние годы и касается позднего Паустовского, который не вернулся к своим березниковским впечатлениям, выходящим за рамки официозных, парадных очерков, которые он тогда написал («Соль земли», «Великан на Каме»). Шаламову в 1930-е годы тоже пришлось писать подобные очерки в журналы, но он нашел в себе силы в конце 1960-х вспомнить и написать о подлинной жизни строек пятилетки — отсюда и его пренебрежительное отношение к Паустовскому…

Невозможно поверить, что Шаламов, столь глубоко увлеченный поэзией, не писал на Вишере стихов! Ведь писать их здесь ему — в отличие от Колымы — не возбранялось. И сама удивительная природа Прикамья давала богатейшую пищу для жанра «пейзажной лирики», который станет у зрелого Шаламова основным. По-видимому, стихи, написанные здесь, погибли в «больших пожарах» его архивов. Однако есть по крайней мере два стихотворения, о которых можно с уверенностью говорить, что они навеяны вишерско-камскими впечатлениями. Одно так и называется «Кама тридцатого года» (1954), другое — «Вверх по реке» (1957). Шаламов уходил в них от «чистого» пейзажа к своей философии личности и истории, он вспоминал о «строгановских солеварнях», «взорванных динамитом», и о своих плаваниях на лодках-челноках по Каме:

Челнок взлетает от рывков
Потоку поперек.
Вверх по течению веков
Плывет челнок…

Если говорить о вишерских деталях последнего стихотворения, то они, несомненно, отразились и в строках: «Взовьется гидросамолет/ Над челноком» — ведь на гидросамолете он, мы знаем, летал вместе с Берзиным. Резюме тут простое: поэзия в очередной раз преодолела забвение…

На Вишере время для Шаламова протекало отнюдь не однообразно, и о каких-то вещах он позже вспоминал спокойно и даже с улыбкой. Например, о том, как после победы в шахматном турнире его назначили… членом художественного совета лагерей. Шахматы проходили по линии искусства — что ж, это забавно и неудивительно для зоны. В клубе он отвечал за самодеятельность, за прием гастрольных артистов — их тогда в Березники приезжало немало.

Любовь? Об этом Шаламов тоже ничего существенного не сообщал, кроме «подружки Кати Аристарховой» в своей штрафной северной «ссылке». Хотя — стоп! — чрезвычайно интересный романтический факт его биографии: именно на Вишере, согласно рассказам родственников, он познакомился в 1931 году со своей будущей женой Галиной Игнатьевной Гудзь. Причем обстоятельства знакомства по своему сюжету были из ряда вон выходящими: Галина, москвичка, приехала в лагерь на свидание со своим молодым мужем, а Шаламов, что называется, «отбил» ее, условившись встретиться сразу после освобождения. Это тоже его характер — так он умел влюбляться.

Вскоре после освобождения он смог побывать в Москве в двухнедельном отпуске. Это было в декабре 1931 года. В описании Шаламова (глава «Миллер, вредитель»), отпуск был насыщен встречами с друзьями и выполнением личных поручений, в том числе того же Миллера. Есть все основания полагать, что он встречался в эти дни и с Галиной. Еще более важно то, что во время отпуска Варлам заезжал в Вологду, к родителям, где впервые объяснил им сам, лично, в каких краях и по какому поводу он находился (раньше он известил об этом только сестру, а она передала матери). Этот эпизод запечатлен в «Четвертой Вологде»:

«— Мы ведь отцу не говорили, — сказала мама. — Просто сказали, что ты — на Севере.

— Напрасно не говорили. Разве я убийца? Вор?

— Прежде чем заниматься политикой, — миролюбиво сказал отец, — надо получить специальность, окончить высшее учебное заведение. Получай образование и тогда смело принимай участие…»