Шахта

Как он одолел второй ярус, Евгений и сам не понял. Вдруг оказалось, что уже все: перед носом – новый косой уступ и хомут с растяжкой. Он очень вспотел, сердце сильно билось. Холодящий ветер нахально задувал в рукава, трепал козырек кепки. «Отдохну, пожалуй», – подумал Евгений и повис, неудобно продев обе руки в скобу и прижавшись щекой к липкому дереву. Про карабин он просто-напросто забыл. Но особого отдыха не получилось. Под задравшуюся телогрейку хорошо поддувало, а скоба все больнее и больнее врезалась в подмышку. Он все-таки заставил себя провисеть некоторое время, пока тело не начало дубеть.

Перебраться на следующий ярус оказалось непросто. Скобы там не продолжали линию второго яруса, а шли почему-то сбоку. Просто так дотянуться до них было невозможно. Недолго думая, Евгений закинул на хомут левую ногу, немыслимо изогнулся и лег на узкий косой уступ. В тот момент его тело удерживалось лишь усилием кисти правой руки. В ужасе он ухватился другой рукой за край бревна под собой, перенес на нее центр тяжести и, рванувшись, дотянулся правой рукой до нижней скобы третьего яруса. Правая нога при этом соскользнула, но левая как-то удержалась. Чувствуя, что срывается, он рванулся еще раз, ухватился за вторую скобу, подтянулся, перехватился за следующую… Страх пропитал все его тело, напряг каждую мышцу. Руки дрожали.

– Ничего, Женька, не трусь! – вслух подбодрил он себя. – Выдержим, половина только осталось. Голос был чужой, незнакомый.

– Евгений Семеныч! Евгений Семеныч! – заголосили внизу. – Не спеши-ите! Отдыха-ай-те! Евгений Се-ме-еныч!

Слепко коротко глянул туда. Да, так высоко он еще никогда не забирался. Почему-то ему показалось, что отдохнуть можно будет только на следующем хомуте, и он упорно продолжал подниматься. Начали дрожать уже и ноги, а руки – неметь. Они ослабели и не могли больше удерживать скоб. Пришлось совать их туда по локоть, и так подтягиваться. Вдруг ему стало ясно, что еще две-три скобы, и всё. Он упадет. Прямо сейчас. Страх его сделался каким-то восторженным, все чувства замечательно обострились, мир вспыхнул множеством красок. Даже то, как неуверенно, неохотно ему подчинялось онемелое тело, доставляло острое, мучительное удовольствие. Так бывает во сне, когда надвигается неминуемая угроза, а ты едва можешь пошевелиться. С отстраненным любопытством он наблюдал, как дыхание, словно тупым ножом, режет грудь, а сердце быстро тяжелеет, делаясь словно свинцовым. Последнее обстоятельство все же обеспокоило его. Евгений даже попытался остановиться, но в груди так заходило, что все тело, казалось, начало мотаться из стороны в сторону. Ветер свободно гулял под его одеждой, и было не так жарко. Все равно настойчивое желание избавиться от проклятой телогрейки начало теснить даже восторг смерти. Пот лился по лицу, щекотал спину, сочился в трусы, натекал в сапоги.

– Пол-пу-ти, пол-пу-ти, – монотонно бубнил он. Это были последние слова, которые удерживались еще в его голове, других не осталось, он забыл уже, что они там были.

Потому-то он и не остановился, когда достиг вершины третьего яруса. Только перебравшись на четвертый и поднявшись еще на десяток скоб, вбитых в единственное, но очень толстое бревно, он почувствовал, что что-то не так. Хотя, в чем именно ошибка, все равно не сообразил и остановился потому только, что ногам стало совсем мокро. Сразу же противная эта мокрота́ начала стремительно остывать, и от этого становилось все неприятнее. Он увидел вдруг свои сапоги, еле помещавшиеся на тонкой скобе, и туманную пустоту под ними. По всей видимости, мачта сильно наклонилась. Она стремительно уходила из-под ног куда-то в сторону, и он висел далеко на отлете, над самой серединой площади. Вот-вот заледеневшая спина его должна была надломиться, подошвы соскользнуть, и – конец, к тому же и руки сделались как из теста и не могли больше удержать вес тела, даже будучи глубоко продетыми в скобы. Он переплел их как сумел, прильнул к столбу и замер. Гибкая мачта качалась и скрипела.

Однако ничего не происходило, так что через некоторое время он соскучился и принялся внимательно, как будто это было ужасно важно, разглядывать поверхность дерева перед собой. Она была совершенно черной, а капельки смолы – мутновато-желтыми или прозрачными, зеленовато-золотистыми. Евгений начал их считать, сбился, опять начал, опять сбился и случайно посмотрел в сторону. Бурые гряды сопок, серея, простирались до горизонта. Кое-где на фоне темной хвои светились легкомысленные березки. Навстречу, такими же точно грядами, наплывали облака. Рваные их края позолочены были лучами невидимого солнца, тут и там столбы света отвесно падали на заросли вековых пихт. Внизу как на карте лежал поселок. По блестящим лужицами улицам и квадратикам огородов ползали меленькие человечки, лошадки тянули игрушечные тележки, пятнышко людской гущи чернело у продуктовой лавки. Евгений понял, что бояться, в сущности, нечего, что ему стоит только пошире раскинуть руки, лечь на густой, упругий воздух, и он воспарит в эту прекрасную безграничную высь.