Шах и мат

Кириллов несколько раз сильно хлестнул Смирнитского по щекам, пока его глаза не приоткрылись. Потом Игорь открыл флягу и прислонил горлышко к губам полковника, почти насильно влив тому в горло последнюю воду.

Только он собрался продолжить подъем, как за спиной раздались хруст веток и топот ног.

— Пора идти, Иваныч! — Кириллов левой рукой перехватил перекинутую через шею руку полковника, правой обхватил его за пояс и быстро — насколько позволяли оставшиеся силы — скрылся за поворотом.

«Не успели!» — только и пронеслось в голове, когда лязгнул затвор.

Игорь сделал полшага вправо, прикрыв собой Смирнитского, и воздух разрезала короткая автоматная очередь.

«Я все сделал правильно!» — пронеслась последняя мысль в голове Кириллова, прежде чем он замертво повалился на пыльную землю, но так и не расцепил рук, которыми придерживал Смирнитского.

Любой воин скажет, что каждый, кто верен долгу и честен, поступил бы именно так по одной простой причине: в выборе между правом на жизнь и правом остаться собой потерять себя куда страшнее.

Каждый, кто говорит, что он ничего не боится, либо врет, либо дурак. В то, что может быть столько дураков, я не верю. Значит, абсолютное большинство людей просто врет. Я — солдат. Мое дело — воевать. По сути, это единственное, что я могу делать. И каждый раз, когда я выхожу на задание, я дико, до дрожи в коленках, боюсь. Мне становится настолько страшно, что меня начинает мутить. И если меня спросить, почему я выбрал эту стезю, то я отвечу так: «Чтобы люди страны, за которую я воюю, не испытывали такого же страха».

г. Москва, вечер того же дня

Генерал армии Константин Сергеевич Кривошеев расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, дочитав и отложив в сторону последний из поданных рапортов. Дышать становилось тяжело, катастрофически не хватало воздуха.

Кривошеев встал из-за стола. Отодвинув портьеру, он настежь распахнул окно. Ударивший в лицо порыв свежего воздуха принес успокоение и вернул трезвость мысли.

В дверь постучали.

— Войдите! — громко сказал Кривошеев.

На пороге появился адъютант.

— Товарищ генерал, — начал он, — вы просили доложить о потерях.

— Говори, — бросил Кривошеев.

Адъютант вынул из папки листок бумаги и передал его Кривошееву.

— Вот, Константин Сергеевич!

— «Двухсотые» — трое, — зачитывал Кривошеев, — «трехсотые» — десять, один в тяжелом состоянии. — Кто? — спросил он.

Адъютант ответил не сразу.

— Полковник Смирнитский Анатолий Иванович, — доложил он наконец, — его готовят к операции в нашем Центральном клиническом госпитале.

— Соедини меня с дежурным госпиталя.

Через несколько минут адъютант по интеркому сообщил, что на телефоне оперативной связи клинический госпиталь.

— Генерал армии Кривошеев, — сказал Константин Сергеевич, когда на том конце представились: «Дежурный Центрального клинического госпиталя ФСБ России подполковник Кижуч». — К вам поступил полковник Смирнитский Анатолий Иванович, после боестолкновения близ села Даттах. Приказываю: немедленно провести операцию. О состоянии докладывать мне ежечасно. — И повесил трубку.

Кривошеев откинулся на спинку кресла, тяжело вздохнув и закрыв лицо ладонями.

«Константин Сергеевич, — как-то сказал бывший руководитель Первого главного управления КГБ СССР генерал Владимир Анатольевич Потапов, — не подведите. В ваших руках будет жизнь бойцов. Их кровь нам с вами не смыть с рук».

Глава: ход Питерса (часть IV)

г. Маклин, через несколько часов после проведенной спецоперации

Захлопнув за собой дверь, Джонатан Питерс прошел в просторную гостиную, уютно обставленную в среднезападном американском стиле, приглушенный свет, исходивший от нескольких светильников с торшерами из плотной ткани, окутывал комнату.