Шагреневая кожа

– Впрочем, вот господин Ионафан, – сказал швейцар, – поговорите с ним.

Два старика, подчиняясь, вероятно, чувству взаимной симпатии, а быть может, любопытства, сошлись среди просторного двора на круглой площадке, где между каменных плит пробивалась трава. В доме стояла пугающая тишина. При взгляде на Ионафана невольно хотелось проникнуть в тайну, которою дышало его лицо, тайну, о которой говорила всякая мелочь в этом мрачном доме. Первой заботой Рафаэля, после того как он получил огромное наследство дяди, было отыскать своего старого, преданного слугу, ибо на него он мог положиться. Ионафан заплакал от счастья, увидев Рафаэля, ведь он думал, что простился со своим молодым господином навеки; и как же он обрадовался, когда маркиз возложил на него высокие обязанности управителя! Старый Ионафан был облечен властью посредника между Рафаэлем и всем остальным миром. Верховный распорядитель состояния своего хозяина, слепой исполнитель его неведомого замысла, он был как бы шестым чувством, при помощи которого житейские волнения доходили до Рафаэля.

– Мне нужно поговорить с господином Рафаэлем, – сказал старик Ионафану, поднимаясь на крыльцо, чтобы укрыться от дождя.

– Поговорить с господином маркизом? – воскликнул управитель. – Он и со мной почти не разговаривает, со мной, своим молочным отцом!

– Но ведь и я его молочный отец! – вскричал старик. – Если ваша жена некогда кормила его грудью, то я вскормил его млеком муз. Он мой воспитанник, мое дитя, carus alumnus[125]. Я образовал его ум, я взрастил его мышление, развил его таланты – смею сказать, к чести и славе своей! Разве это не один из самых замечательных людей нашего времени? Под моим руководством он учился в шестом классе, в третьем и в классе риторики. Я его учитель.

– Ах, так вы – господин Поррике?

– Он самый. Но…

– Тс! Тс! – цыкнул Ионафан на двух поварят, голоса которых нарушали монастырскую тишину, царившую в доме.

– Но послушайте, – продолжал учитель, – уж не болен ли маркиз?