Шаг во тьму

Хотя… Если подумать, с чего бы этому козлу выглядеть расстроенно? Это ведь хозяйка дома ему жертвы приносила, а не он ей прислуживал… Может быть, тот, кому поклонялась эта чертова сука, – он если и отвечал ей на жертвоприношения, то без всякой признательности, на одном холодном расчете. Баш на баш. Как хозяин к дойной корове… Но ведь с коровы, кроме кровавого молока, один раз можно поиметь и мяса.

Если так, то у козлины сегодня воистину сытный день. Сначала жизнь мальчишки, потом жизни двух слуг, а теперь еще и десерт – медленная смерть самой суки… Вот уж этим-то блюдом тебе, образина, до сих пор не доводилось полакомиться, а?

Морда глядела на меня, и то ли игра теней была тому виной, то ли мое расшалившееся воображение – да только морда явно усмехалась. И не злобно, а почти по-дружески. Как прощаются с приятелем, ожидая встретиться снова, если не завтра, то через пару дней. Мы с тобой, парнишка, встретились раз – и ты подарил мне волка и зажигал свечи на моем алтаре; встретились второй раз – и ты принес мне еще три жизни; и хоть теперь ты гасишь мои свечи, но я на тебя не в обиде – с нетерпением жду следующей встречи, которая обязательно будет…

Я тряхнул головой. К черту эти свечки, к черту эти глупости! Я отшвырнул кинжал и шагнул к изголовью алтаря. Присел перед полочкой в основании. Вытянул книгу и, даже не разглядывая ее – будет еще время, насмотрюсь! – развернулся и пошел прочь.

Но дошел только до первой колонны. Остановился над телом блондина.

Он так и лежал под колонной. Одна рука вывернулась, другая поджалась под грудь так, что живой человек не выдержал бы и минуты. Через всю голову застыли струйки крови из разбитого темени. Глаза открыты, но зрачков не видно, закатились. Одни белки.

Мертв. Я его так бил головой о камень, что любой человек бы…

Человек… Любой… Я хмыкнул. Слишком хорошо я помнил, как здесь вел себя простой волк, над которым поработала чертова сука.

Я присел, положил книгу на пол и взял его за руку. Пульса нет, рука уже холодная, будто с мороза. Но…

Я покосился на крышку погреба. Поглядел на тело блондина.

Жить нормальной человеческой жизнью он уже не будет, это ясно. Но ногти и волосы продолжают расти даже у трупов. А мышцы, если в нужном месте прижать контакты, будут сокращаться даже у отрубленной ноги или руки…

Я снова посмотрел на крышку погреба. Самой паучихе ее не открыть, конечно. Та кованая задвижка удержит внизу слона. Но это если он внизу…

Я вздохнул. Осторожно сунул книгу под мышку левой руки, а правой взялся за запястье блондина и потащил его к дверям.

* * *

После горелого смрада в подвале свежий воздух опьянял. Даже сырость и навязчивый привкус прелой листвы не портили этот воздух.

– Туда, – кивнул Шатун.

Он повернул чуть правее, я повернул вместе с ним. За нами шуршало по листве тело блондина. Я тащил его за одну руку, Шатун за другую. Тащить мог бы и один, но вдвоем все равно удобнее. Правильнее.

Над задним выходом тоже была лампа, ее зажгли, но света от нее было едва-едва. Тускло синела в темноте стена конюшни. Раньше конюшня, теперь с одного бока гараж, где синеет новая краска, а с другого развалюха… Нам туда. Вдоль черного от времени кирпича, едва выступающего из темноты, к дальнему углу.

А Шатун-то на меня все еще дуется. С таким же успехом дать ему пистолет мог бы Виктор. Или Гош. Но дал я, и дуется он на меня…

– Борь…

– Да ладно, – отмахнулся он. – Я все понимаю. Это я сам чего-то… Просто в первый раз… А главное, не думал, что она так легко…

Бухнул выстрел. Совсем рядом, за углом конюшни.

– Сюда тащите, – позвал Гош.

Мы свернули за угол, продрались между голых кустов.

Та полянка. Я здесь уже был. Дождь отяжелил опавшую листву, холмики выступили отчетливее. А с краю, на конце раскручивающейся спирали, в земле была еще черная дыра. Из нее торчали густо поросшие волосом руки кавказца. Мала ямка для него оказалась…

Над ним стоял Гош с дробовиком в руках. Рядом Виктор. Его правая рука белела в темноте, – пока я разбирался с сукой, Гош успел сделать ему перевязку, и вполне профессионально.

– Так вот чего он тут ходил, – пробормотал Шатун. – Копал яму…

Виктор кивнул:

– Для мальчишки. – Дернул головой в сторону – у стены конюшни стояла лопата. Рядом лежало испачканное в крови тельце.

Кожа белая-белая, до синевы. И весь он скукоженный, ссохшийся, плоть натянулась на кости затвердев. Руки, ноги – словно от гипсовой статуи. Ни кровинки.

Виктор шагнул ко мне и выхватил книгу.

– Эй!

– Не блажи, Храмовник…

На меня он уже не смотрел. От света здесь было одно название, но он все же пытался что-то рассмотреть, ласкал пальцами резной переплет, будто надеялся хоть так разобрать, насколько же он «живой». У них со Стариком это общая любовь, копаться в сучьих книгах.

Гош тронул меня за плечо. Кивнул на тело блондина, потом на яму.