Сгибла Польша!

— Дай досказать. Время не терпит… Я ничего пока не знаю… Верю тебе. Но еще больше — не хочу верить этим… голоштанцам, которые забирают волю в Варшаве, во всей Польше!.. Эти — якобинцы, демократы, чертям браты, как их там еще зовут?.. "Конституция" ихняя и социальная республика… Это хорошо для других, а не для нас. Вон холопы и то уж зашевелились… На Подлясье, в Рыках, у нас, в Мазовии, в Ломже и повсюду!.. Не хотят, подлые, на панщину выходить. "Чинш, аренду будем платить панам!" — кричат. Это же разорение! И поджигают их те же руки, что тебе роют яму! Ты — наш. Что ни случится, ты с нами. А они хотят посадить "своего", заговорщика Уминьского или иного… Вот почему я и многие другие в Сейме и в Сенате будут стоять за тебя до последнего. Мы, старая шляхта, не уступим так скоро места революционистам, всяким прохвостам. Хотя и у них большая сила теперь… После переворота и благодаря войне… Приходится ладить как-нибудь. Вот и должен я знать: что мне им говорить в твое оправдание?

— Только правду! — принимая гордый вид, подхватил вождь. — Поражения не было. Поле осталось за нами. Если у нас выбыло из строя одиннадцать тысяч людей, так у Дибича потеря в пятнадцать тысяч, если не больше! Как Пан Бог в небе! Мне в пути отдали рапорт, перехваченный у русского курьера… Оттого и не кинулся Дибич за нами, что он разбит.

— Кинулся за вами… Значит?..

— Ничего не значит. Мы сочли нужным отступить. А он, если бы победил, должен был нас преследовать. Этого не было… Только вчера тронулся осторожно Витт за нами. У нас не хватило снарядов. Но и у них под конец орудия слабо уж палили… Парки их опустели, ящики зарядные — тоже… Словом, дело ясно…

— Хорошо… Но почему ты сам не остался при войске? Отчего оно идет в беспорядке, как тут говорят? Отчего?

— Отчего… Отчего!.. Конечно, я бы не оставил войско, сам собрал бы отсталых. Словом, не явился бы сюда, если бы уж и там ко мне не дошли вести об отчаянии в столице… о всех подлых кознях, которые тут затеяны против честного солдата, слуги родины и долга! О, я им отпою, пусть января… Успокоить столицу и защитить мое чистое имя поспешил я… Ясно, кажется!

— Довольно убедительно… Я теперь понял… Конечно, неприятно для меня, как для истинного патриота, что в такую грозную пору — и полный разлад в Сейме, в Ржонде, в войске, везде… Но, может быть, благодаря этой розни и удастся кое-что… Надо будет стравить между собою враждебные нам партии. И тогда поодиночке мы их…

— Стой! Другая, еще более хорошая мысль явилась у меня сейчас… А что, граф, если так повести игру… В последней битве я убедился, что дисциплина подорвана… Войско никуда не годно!

— Наше войско… Эти герои, которые так отважно идут на явную смерть?

— Да. Верь, если я говорю, вождь армии! Старые солдаты — еще ничего. Хотя и они, особенно ихнее офицерство, слишком занялись политикой и критикой моих распоряжений… Ослы! А новые батальоны. Это… Лучше бы не было этих мужиков… Тут, в столице, тоже, как ты сам признаешь, полная разруха. Европейские державы даже не знают, с кем им приходится иметь дело. И вот если бы нашелся человек, отмеченный боевыми успехами на протяжении десятков лет… И своими дипломатическими способностями… о которых ты мне сам говорил не раз, слушая мои письма разным министрам и государям… Вот если бы такому человеку в руки сдать власть, конечно, под надзором того же Сейма, а не безответственно, как требовал бурбон Хлопицкий… Как это и было сделано!.. Что, если повести такую линию? А, Янек?..

— Воскресить хочешь Наполеона… и день восемнадцатого Брюмера? Нет, — покачивая головой, ответил Ледуховский, — по-моему, ничего не выйдет… Лучше и не начинать. И то уже Чарторыский начал звать сюда Хлопицкого обратно! Берегись, не подводи себя.

— Под-во-дить се-бя?.. Это зачем же? Я — Скшинецкий! А не боевая лошадь Хлопицкий! Вот увидишь, так все будет, как я сказал. И ты — мой министр внутренних дел! Слово чести, Яню.

— Ну, там, что будет, увидим. Вон, кажется, уж подъезжают… Я партию нашу подготовлю… Пока — будь здоров!

Едва Ледуховский отъехал от дома вождя, туда подъехало несколько экипажей и, кроме званых — Островского и Глищинского, явилась к вождю целая депутация от Ржонда, желающего знать точно положение дел.

Лелевель, Баржиковский и Теофил Моравский составляли депутацию. Первый заговорил Баржиковский, когда все заняли места по приглашению хозяина:

— Извиняемся за беспокойство… Но присланные донесения были так неполны… и даже… слегка… противоречивы, что Сейм желал бы…

— Понимаю, готов все пояснить панам делегатам… И прошу так передать, как я скажу… Поражения никакого… Напротив, мы победили…

Разгорячаясь все более, вождь и этим слушателям, только еще ярче, повторил то, что слышал Ледуховский полчаса тому назад.

— Что же значит тогда, — пожимая плечами, осторожно начал Лелевель, — первая отчаянная депеша генерала?..