Сгибла Польша

Пуля остановила отважного, ударила в грудь, где сердце… Он пал… И уже холодеющего — отнесли его солдаты, положили под деревом на густую, высокую траву.

Это было уже под вечер 8 июля, когда в бойне под Шавлями, устроенной ошалелым Кейстутовичем, выбыло больше 52 офицеров и треть людей польского отряда…

Офицеры, старые и молодые, подъезжают к вождю, кричат ему:

— Что делает генерал?.. Это безумие… Бойня, не сражение. Надо ударить разом, всею силой!..

— Я знаю, что надо делать с такими солдатами, которые не могут взять старой бани… С офицерами, которые смеют учить вождя! В Пруссию надо уходить — и конец! — вырвалось у Гелгуда в пылу спора. Затаенная мысль вышла наружу.

Поднял седую голову полковник калишан, храбрец Злотвинский, молчавший до тех пор, громко заговорил:

— В Пру-сси-ю!.. Сложить меч у немцев… Когда еще столько сильных, крепких рук держит ружья и палаши!.. Ге-ге!.. Хорошо говорит Кейстутович… Недостойно ведешь ты себя, генерал! Литву губишь, Польшу губишь, дело народное… Смертельный удар ему наносишь, глубже, чем до этих пор разили враги!.. Мараешь лучшие страницы нашей истории… Стыдись! Фуй!..

Багровый сидит в своей коляске, вращает здоровым глазом Гелгуд и вдруг хрипло выкрикнул:

— Сме…ешь мне! Под арест… Все под арест!.. Презрительно поглядел, кинул шпагу в коляску вождю

и молча отъехал Злотвинский. Махнув безнадежно рукой, последовали за ним другие…

А бой идет… Солдаты громко кричат, проходя мимо Гелгуда на убой к стенам шавельской цитадели:

— Мясник! Убийца!

Устали россияне разить, их пушки даже словно охрипли от своего грохота и рева. Еще напор, и войдут поляки в город. Но кто-то сказал Гелгуду, что подходят россияне на помощь шавельскому гарнизону.

И затрещали барабаны, зазвенели тревожно трубы, заговорили:

— На-зад… на-зад… назад!

Отступать дан приказ… После таких жертв… почти перед победой.

Мрачные, озлобленные, отходят полки.

Ночью на бивуаке к Хлаповскому кинулись офицеры, все почти, кроме тех, кто сейчас с Гелгудом заливал горе вином.

— Генерал, побойся Бога! Уж после Вильны мы просили: возьми начальство над корпусом, избавь нас от этого безумца! Сгибнуть, так хоть со славой, а не с позором, как он нас принудит, этот…

Жгучие слова срываются с губ, самые позорные названия…

— Там ты говорил, что все устроится… что есть надежда на его просветление. Теперь — сам видишь: он безнадежен. Мы придем, скажем этому индюку, что ты избран вождем, а он может… отправляться! К дьяволу!.. Или в Гелгудишки свои прекрасные…

— Это значит военный переворот, бунт на поле битвы! Отнять власть у начальника! Что вы, панове! Что скажут на Литве, в Польше? Что Европа подумает об нас? — холодно отвечает Хлаповский. — Пусть лучше гибнет дело святое наше, чем целому миру показать разлад, подтачивающий польскую армию… Я иначе мыслю! Если даже настоящему восстанию суждено потерпеть неудачу, оно должно оставить след нашего единения и дружбы, а не розни и вражды! Предложения вашего я принять не могу!

Ушли офицеры, угрюмые, печальные. Молодежь восторженно повторяет между собою:

— Какой характер! Какая сила! Римлянин из бронзы наш генерал.

А Хлаповский думал в это самое время:

— Навязать себе на шею мешок с камнями, куда еще Гелгуд напустил скорпионов и змей! Слуга покорный. Он заварил пиво, пусть его и допивает сам…

И Гелгуд допил чашу до конца!

Глава IV ПО РАЗНЫМ ПУТЯМ

Налево пойдешь — сам пропадешь. Направо — коня потеряешь. Прямая дорога — обоим конец.

Народная сказка

Отступает к Куршанам корпус Гелгуда. Со всеми идет и Эмилия Платерувна. Но больше всех страдает хрупкая девушка.

Душа страдает от унижения, от разлада, который царит во всем отряде… Тело измучено походами, лишениями, непосильным трудом боевой жизни. Лихорадка сжигает ее. Тени не осталось от прежней высокогрудой графини-красавицы.

Кровь чаще и чаще показывается из горла.

Плачет Рачанович, видя, как тает любимая подруга, даже улыбаться стала меньше, не шутит, песенок не поес, которые певала раньше.

Страшевич — тоже извелся.

А Эмилия, тихая, бледная, утром, едва поднявшись на седло, ведет свою роту. А вечером сваливается на постель, и лежит, без еды, почти без сна, снова до зари…

Утром 9 июля в Куршанах остановился отряд. А отовсюду вести идут, что уж близко сильные российские корпуса. Окружить хотят поляков.

Опять совет собрался: пять генералов, шесть полковников.

Тут уж против воли они заставили Хлаповского принять начальство, отняли команду у Гелгуда. Потом стали совещаться о делах.