Сфумато

Зачем это всё? Анатолий чувствовал, что эта мысль будет рвать его до конца. А конец был близок, всё шло к нему, всё получалось у этих людей, с лёгкостью вытащивших из него признание. Что теперь? Куда? Карьер?

Он, читавший студентом о пытках тридцатых и представлявший себя на месте тех, кого пытали и кого не стало вскоре после мучений – неважно, как они их прошли, – думал тогда, в юности, а что он? Что сможет он?

– Ничего, – проговорил он вслух.

Успокаивала лишь одна мысль – он не сдал никого, он не оговорил.

– А ты прочитал, что подписываешь? – вдруг задал ещё один вопрос художник.

Эта простая и дьявольская в своей подлости мысль соединилась с мыслью о бессмысленности мучений.

– Нет, – честно ответил он.

– Ну вот, значит, и ты меня сдал, – просто сказал художник, – квиты мы.

– Да откуда ты знаешь?! – вскипел Анатолий.

– Не вопи, скоро всё узнаем, комиссия у нас на сегодня.

– Почему так быстро?

– Мы – первая категория, гордись.

Художник улыбался, и это была улыбка человека, знающего, что его ждёт.

– Расскажи мне, что случилось, – беззлобно сказал Анатолий.

Злиться, действительно, было больше не на что.

Расчищать бывший военный аэродром в вечной мерзлоте сложно в любое время года. Там миллионы бочек из-под топлива, брошенная техника, горы металла и прочих отходов, смёрзшихся, покрытых многолетней спрессованной наледью. Художник работал там долго – почти три года, и это было много, слишком много.

– Понимаешь, когда каждый день идёшь умирать и никак не умрёшь, ты начинаешь хотеть жить, – размеренно говорил художник.

Ему больше ничего не надо было доказывать, оттого он был спокоен и нельзя было не верить тому, что он говорит.

– Я устал, по-настоящему устал. Рисовать – вот всё, чего я хотел всегда, и здесь я бы мог рисовать, ведь им нужны художники – ты видел их стенды со стенгазетами. Им там бездари рисуют. А я бы сделал хорошо. Я пошёл, да, пошёл на приём к особисту. Мне сказали: конечно, работай, мы присмотримся, докажи своё перевоспитание. Я же думал, что смогу говорить то, что можно говорить, чтобы никто не пострадал, но это очень сложно, да, Толя, это очень сложно. Если ты с ними, то не сможешь фильтровать, ты будешь делать и говорить всё, что они скажут. Не верь им, Толя… Да тебе уже поздно, и мне поздно. Мы уже не успеем поверить никому, даже если захотим. Нам больше некому верить, ты понимаешь? Мы не встретим больше никого, чтобы верить. Мы и друг другу сейчас верим, потому что оба друг друга предали. А знаешь, как я предал тебя? Они спросили, о чём ты там говорил с Соколовским, когда пил самогон у него. И мне стало страшно: если они знали, что мы пили, значит могли знать, о чём ты тогда говорил, ты же кричал, что взрывать надо было в муку и эту братскую Америку, и этот братский Китай, и Европу, уж её-то, Европу, в первую очередь, зря, что ли, Крым брали и боеголовки там стоят. Помнишь, как ты кричал?

– Помню…

– И я рассказал это, а это не просто разговор, это первая категория, понимаешь, это дело центрального аппарата УПБ, и наши не смогли не сообщить, так они и сказали, обязаны сообщить. И эти прилетели, они же из нулевого кластера, понимаешь? А что я? Я не сообщил, утаил, я рассказал, только когда особисты спросили меня о тебе. А это – недонесение о первой категории и само по себе тоже – первая категория. Тебе давали читать мой допрос?

– Да.

– А это нарушение для них. Знаешь, почему дали?

Анатолий вспомнил, как замялась женщина перед тем, как показать ему протокол.

– Почему? – спросил он, уже понимая ответ.

– Потому что мы уже никому не расскажем. Первая категория – это высшая мера.

Глава 6 Соглашение

Утром следующего дня Давид Маркович проснулся в своей небольшой квартирке трёхэтажного колхозного дома. Голова ныла.

Накануне он вернулся затемно, открыл бутылку водки, налил полный стакан и выпил. Потом ещё один. Водка была правильная, из запасов Ивана Павловича, не эрзац, который стали развозить по госпродлавкам в последнее время. Стало легче. Он лёг, не раздеваясь, и уснул.

Проснувшись, он удержался от желания налить себе оставшейся водки. Надо было идти на работу.

Он сел на кровати и стал вспоминать вчерашний разговор.

– Сергей Петрович. Это моё имя, – так представился ему оперуполномоченный, когда секретарь полицейского начальника принесла им кофе. – Мы теперь будем иногда встречаться.

– Встречаться? – переспросил Давид Маркович, понимая, что вопрос этот пуст и не нужен.

– Встречаться, Давид Маркович. Мы оценили вашу готовность без избыточных мер убеждения сотрудничать с органами президентской безопасности. Безусловно, это убеждает нас в необходимости привлечения вас к взаимодействию на постоянной основе. Вы достаточно давно занимаете серьёзную должность, вы – редактор газеты, вы распространяете влияние.

Давид Маркович поёжился два раза – когда прозвучали слова об избыточных мерах убеждения и о том, что он распространяет влияние. Но промолчал.

– Вы же не можете не замечать, – продолжал Сергей Петрович, – что кластеры заселяются, осваиваются новые территории, люди переезжают в новые дома. Вы согласны?