— Признать! — закричали изгнанники. — Это Гроссмейстер! Признать его Гроссмейстером!
— Еще рано, — возразили ангелы. — Испытаем на нем ужас номер один.
— А не слишком ли? — послышались робкие голоса.
Я тоже считал, что ангелы хватили через край: никто не мог устоять перед ужасом номер один. Даже подлинный сатана, если бы он вдруг объявился здесь, ибо ужас номер один — сама Медуза Горгона.
Материализовалась она давно, еще до прибытия дяди Абу. Выйдя из леса, Медуза Горгона направилась к городу и взглядом своим все живое обращала в камень. Птицы падали замертво, даже мошкара сыпалась песчаной пылью. Высланные для ее усмирения могучие драконы и по сей день высятся за городом в виде исполинских гранитных памятников.
Неизвестно, какое опустошение произвела бы эта особа, если бы кто-то не догадался обуздать ее с помощью керамических роботов. Уж им-то окаменение не грозило. Медуза Горгона злобно вращала глазами, волосы-змеи на ее голове шевелились и шипели. Но роботы спокойно и деловито заковали ее в цепи и увели в бетонный бункер.
Гарпии, современницы Медузы Горгоны, подсказали Гроссмейстеру, что греческий герой Персей победил ее, пользуясь зеркалом. В бункере оборудовали телеаппаратуру, и та не хуже зеркала нейтрализовала взгляд гостьи. С тех пор изгнанники, особенно из руководящей элиты, частенько любовались телеизображением Медузы Горгоны. И вид пленницы был так ужасен, окаменевающая сила так непонятна и страшна, что ее нарекли уважительным именем — Миледи.
К несчастью, д’Артаньян не знал этого. В то утро он сидел в харчевне «Красная голубятня» и чувствовал себя почти как дома: харчевня овеществилась в точности такой, какой описана в романе «Три мушкетера». Д’Артаньян пил анжуйское вино и с грустью вспоминал Атоса, Портоса и Арамиса.
— Где вы, мои дорогие друзья? — шептал он. — Как мне вас недостает!
В харчевню влетел субъект с вытаращенными глазами и с порога закричал:
— Закрывайте окна! Сюда ведут Миледи!
Д’Артаньян вскинул голову и огляделся: уж не ослышался ли? В харчевне поднялась суматоха. Хозяин поспешно закрывал окна ставнями, многие посетители полезли под стол. Снаружи послышался топот и вопли:
— Спасайтесь! Идет Миледи!
Д’Артаньян выхватил шпагу и с криком: «Тысяча чертей!» — выскочил на улицу… Так и застыл он с обнаженной шпагой, замер навеки у входа в харчевню «Красная голубятня».
В центре города какой-то пьяный дракон вылетел из-за купола собора и с высоты пытался атаковать Миледи, но сразу же рухнул на мостовую и с грохотом рассыпался каменными обломками.
Худенькому гостю пришел конец — в этом уже никто не сомневался, в том числе и я. Вот Миледи ступила на плац. Угрюм-Бурчеев повернулся в ее сторону, взгляды их встретились, и… Медуза Горгона окаменела!
Это было так неожиданно и невероятно, что изгнанники, раскрыв рты в беззвучном крике, словно тоже окаменели.
Угрюм-Бурчеев так и не понял, что одержал великую победу. Тихим голосом он что-то сказал солдатам, и те начали хлестать шомполами неподвижную и безгласную Миледи, высекая искры из ее гранитной спины. Зрители тем временем пришли в себя и закричали:
— Гроссмейстер! Великий Гроссмейстер!
Заплескались аплодисменты, поднялся вой, визг. Набиравшую силу вакханалию прервал голос с экрана:
— Непобедимый!
Сердце у меня сжалось от предчувствия беды: дядя Абу решил померяться силами! Но по моим расчетам дьявольское всемогущество истекло из него, выкапало до капельки, испарилось. Сейчас он так же слаб и физически не защищен, как и я.
Часть передатчиков перелетела на другую окраину города, мы увидели сверху историческую Аппиеву дорогу, на которой лежала пыль веков. Подпрыгивая на выбоинах и оставляя за собой пыльный шлейф, мчалась колесница, запряженная тройкой драконов. Телепередатчики снизились и крупным планом показали дядю Абу. Был он, к моему огорчению, изрядно выпивши. Его глаза светились демонической удалью и мальчишеским желанием порезвиться, тряхнуть «богатырской силушкой».
— Братцы! Друзья мои! — взволнованно обратился я к конвоирам. — Его выручать надо. Пойдете со мной?
— Хоть куда, — заверили гусары, тронутые обращением «друзья мои».
За дни совместной жизни черти привязались ко мне, да и я испытывал к ним симпатию. Они пошли за мной в ту сторону, где виднелась фигура нового Гроссмейстера. Шли, замирая от страха. Признаться, и я приближался к Угрюм-Бурчееву с возрастающей тревогой и робостью, еще толком не зная, каким образом смогу помочь дяде Абу.
Рядом с Угрюм-Бурчеевым, угодливо улыбаясь, стоял агент царской охранки. Он, видимо, сразу почувствовал в пришельце что-то родное, привычное и сейчас, нашептывая, вводил нового Гроссмейстера в курс дел.
К плацу подлетела колесница. Из нее выскочил дядя Абу и воскликнул:
— Я Дахнаш, сын Кашкаша! Я великий и непобедимый джинн!