Сфера

…Гуманист Джимми-Джон поставил стоп-сигнал. Неужели догадался, что я возьму Альду с собой? Или не догадался — просчитал, спланировал, австралийский он муд… мудрец! Небось, и пергамент готов, и ножик, и Эль-Фано с палитрой.

Файл Мирцы, синяя кнопка… Акула не ответила. Просто не ответила.

[…………………………..]

А вот сейчас мне вмажут — прямым в челюсть! Не мне, конечно, Грейвзу-поганцу, но получу-то я! Как там? «Добрый день, господин Грейвз»? Таким тоном приговор в Нюрнберге объявлять!

— …Добрый день, господин Грейвз.

И вам того же, гр-р-рафиня! Неужели не помнит? Ничего не помнит?

— Я же вам говорила, господин Грейвз, в доме нам лучше не видеться…

Ну почему так? Идешь на свидание к красивой девушке, готов из-за нее с Драконом поединничать (пусть не с Драконом, с Акулой), а как услышишь этот мраморный голос… Что Джимми-бог с нею, бедной, сотворил?

— Добрый день, Альда.

Теперь — хук правой. «Мы же договорились…»

— Мы же договорились. В этом доме я — госпожа Альда!

Фу ты! «День сурка» в «Зеркале для героя». Рявкнуть, что ли?

— Твой дом — дурдом, ясно? Все, мотаем отсюда!..

— Ты!..

Не «Ты…» — именно «Ты!..» А в глазах… Ого!

— …Что себе позволяешь, ничтожество? Кем себя возомнил, Грейвз? Ты для меня — дешевая игрушка, я тебя просто выброшу. Из дому, из моей жизни! Немедленно! Сейчас!..

«Прокричала в праведном гневе гр-р-рафиня и опрокинула графин». Женский роман, предпоследняя глава.

— Вон!

Шагнула вперед, вздернула маленький острый подбородок… Вот-вот укусит — или лакеев с дубьем кликнет. Отволокут хама на конюшню…

Издержки воспитания графинь, что попишешь?

— Редьярд Киплинг, бард империализма. Пиеса «Boots». Подзаголовок — «Infantery columns»…

Отшатнулась. Тонкие пальцы сжались в кулак. Неярко сверкнул тяжелый камень на перстне.

— Нет… Не надо, Эрлих!..

— Это не пароль! — улыбнулся я. — Вторая попытка?

Теперь на глазах — слезы. Еле заметные в фиолетовых отблесках.

— We're foot — slog — slog — sloggin' over Africa —

Foot — foot — foot — foot sloggin' over Africa…

Шагнул ближе. Внезапно почудилось, что Альда закричит. Страшный сон вернулся…

— Видишь, совсем не больно. Неужели сразу не узнала?

— Seven — six — eleven — five — nine-an'-twenty mile to-day —

Four — eleven — seventeen — thirty-two the day before —

(Boots — boots — boots — boots — movin' up and down again!)

There' no discharge in the war!

Теперь ее очередь шагать — назад, к тяжелым белым портьерам.

— Я выучила это проклятое стихотворение наизусть! Наизусть, Эрлих. Но зачем, зачем? Твоего бога нет! Его нет, нет, нет!..

…Она и в самом деле кажется мраморной — дорогим холодным камнем в роскошном фиолетовом платье. Даже слезы светятся острыми гранями.

— Бог есть, Альда! Он, правда, не очень общителен… Но мы что-нибудь придумаем!

[…………………………..]

— Ты меня обманул, Эрлих! Обманул, бросил!.. Нет твоего бога, нет! Ты его выдумал, нарочно выдумал, чтобы мне стало больно. Я же тебе поверила, каждому слову поверила. А ты ушел, оставил меня с этим Грейвзом, с этим подлецом, грязным мерзавцем!.. Да, он мой любовник, ты уже понял, я сплю с ним каждый вечер, мы встречаемся в одном паршивом мотеле, там всегда влажные простыни, какая гадость!.. Не думай, это не из-за тебя, вовсе не из-за тебя, это из-за суки Дайзы. Она, она и мой жених… Зачем я тебе рассказываю, тебе все равно, Питер Пэн, ты меня обманул, ты меня бросил! Убирайся, у меня — своя жизнь, это мой мир, мой собственный мир, мой отвратительный грязный мир…

[…………………………..]

— Погоди… Что-то покажу!

Провела ладонью по мокрому лицу, попыталась улыбнуться.

— Теперь ты точно решишь, что я сумасшедшая… Пойдем, это в соседней комнате.

…Вместо золоченой рамы — грубо сбитые обгоревшие доски. Холст в серых пятнах, нет даже грунта, пространство картины словно разорвалось, пошло клочьями. Там же, где осталась краска… Мертвые дома, пустые глазницы окон, черные квадраты разбитых витрин, развороченный асфальт. И небо темное — без солнца, без звезд.

Убитый город.

— Я купила ее, Эрлих, эту страшную картину. На этот раз — точно из-за тебя! И… не просто купила. Погляди, ничего не изменилось?

Подошел ближе. Изменилось? Старый Берлин, Берлин 1945-го — разбитый артиллерией главного калибра, изувеченный гусеницами танков, расстрелянный реактивными минометами. Еще один погибший город. Почти как мой…

— Радуга, Эрлих!

— Радуга?

…Маленькая, робкая, еле заметная, в дальнем правом углу. Не захочешь — не увидишь. Слишком темно, слишком тесно, слишком жутко…

— Я съездила к художнику. Представляешь, как он удивился? А потом согласился и даже сказал, что теперь в картине появился смысл.

…Мрамор исчез без следа. Альда снова живая, снова настоящая — обычная девушка в нелепом фиолетовом платье… Нет, не обычная — красивая заплаканная девушка с покрасневшими глазами, с платком в правой руке. Девушка, захотевшая увидеть радугу на страшной картине.

Каждый Охотник Желает Знать…

Радуга — символ гибели, Альда! Я читал, что ангелы посылают радугу, как знамение, как занавес над миром. Саван!