Сфагнум

— Дядя, что это значит в практической плоскости? — быстро спросил Хомяк, заметив, что Серый подошел уже почти вплотную к трибуне.

— В практической? То, что хватит искать золото Наполеона! Ищите золото тех, кто принимал и кормил его армию.

— Это не совсем практическая плоскость, — усмехнулся Шульга.

— Ну, в Октябрьском есть руины таверны, конец XVIII века, последний известный собственник — некий Моня. Вот, покопайте там. Может, кубышку с монетами найдете.

— А как найти таверну в Октябрьском? — уточнил Шульга.

— За третьим домом от магазина будет пустырь. Там и ищите.

Лектор принужденно улыбнулся, показывая, что иногда может снисходить до низменных интересов аудитории и, обращаясь к Шульге, в котором ощутил родственную душу, уточнил:

— Так а что все-таки нужно было делать? В той социальной ситуации?

— В какой? — не понял Шульга.

— Ну, с сигаретой. Если уронил на пол? Ну, в тюрьме?

Его интонация показывала, что беседа подошла к концу и теперь он проводит с ними последние неформальные минуты.

— А, так нужно быстро сказать: «Газетку постелил». Тогда не запетушат. Потому что пол в камере — табуированная зона, — объяснил Шульга.

Лектор монументально покивал головой, признавая, что вот, был один вопрос, ему не известный, но теперь и этого вопроса нет. Серый тем временем подошел вплотную к трибуне, за которой стоял Вайчик. Несмотря на то, что трибуна была помещена на высокий постамент, глаза Серого оказались на одном уровне с глазами ученого — настолько высок был Серый.

— Повтори, что ты сейчас, блядь, сказал про Красную армию, — прорычал он.

— Серый, не надо! — крикнул Шульга и схватил его за правую руку, зная, что левой ему убить человека с одного удара будет сложней. Хомяк неспешно подошел и обнял двумя руками левую руку Серого, плотно прижав ее к своему телу. Не то, чтобы ему жалко было этого профессорчика, но он понимал, что, если будет драка, будет и милиция, а где милиция, там и проверка документов, а где проверка документов, там и возможные вопросы «где вы были в ночь 10 июня».

— А что я сказал? — переспросил Вайчик.

— Про Красную армию что сказал? — голос Серого провалился в хрип — настолько он был взволнован.

— Что эта армия оккупировала наши земли. А немцы их освободили, предоставив людям свободно развиваться. Если бы не повторная оккупация Советами в сорок четвертом, нас бы ожидало европейское будущее.

— И Гастелло, значит, был оккупантом? — уточнил Серый. Вайчик кивнул.

— И Чапай с Буденным?

Вайчик задумался: тут все было еще менее просто, но Серый ждал однозначного ответа, и он кивнул.

— И этому тебя во время учебы научили? — выяснял Серый причину, по которой наш с виду человек стал таким негодным, гнилым внутри.

— Да, я окончил магистратуру «Сравнительная история стран Центральной и Восточной Европы» Свободного университета Берлина.

— А, так ты в Германии учился? — закричал Серый.

— Да, это очень престижный университет, — не понял причину крика Вайчик.

— У меня, блядь, бабку немцы в Германию, на поезде. Слышишь? В вагоне для скота, слышишь? Там половина людей в этом вагоне передохла, а вторая трупы ела, чтобы доехать! А ты там учился, да?

— А какое это, собственно, имеет отношение? — респектабельно переспросил Вайчик.

— Да такое! Она там кору с деревьев ела, а ты там, сука, учился?

— Ну это же не во время Третьего рейха. — пытался возражать Вайчик.

— У меня дед служил в Красной армии! Получил медаль «За отвагу» и Орден Славы! А ты его «оккупантом»? В него немцы из миномета били, у него след от осколка в предплечье, он подох из-за этого раньше, из-за того, что Минск освобождал! А ты его «оккупантом»?

Серый зарычал и подался вперед, но поскольку приятели надежно держали его руки, а зубами дотянуться до Вайчика он не смог, рывок оказался бесполезен. И тогда, в приступе отчаяния, он со всей силы ударил головой о деревянную кафедру, за которой стоял преподаватель. Раздался хрустящий звук, и как-то сразу стало понятно, что хрустнула не голова Серого, которой такие удары были не страшны, а именно кафедра. Трещины видно не было, но это ничего не значило. Лектор отступил на шаг назад, перепуганно глядя на Серого. Раздражение, которое вызывала в нем эта троица, сменилось растерянным непониманием: ему странно было думать, что ходят по земле люди с такой перевернутой картиной мира в головах. Более того, он вдруг ощутил, что таких людей, быть может, даже большинство, просто никто из них не заговаривал с Вайчиком по душам, как на то решился вдруг Серый.

— Во время войны тоже были такие, которые с немцами, — шало водил головой по сторонам Серый, — учились у них. Потом ходили с повязками на руках. Знаешь, как их звали? Ну? Знаешь? По-ли-цаи! Ты полицай, вот ты кто! Полицай!

— Ну все, уймись! — погладил приятеля по голове Шульга.

Вайчик пошел прочь из аудитории, но остановился в дверях. Он хотел сказать что-нибудь, что обобщило бы пережитый опыт, что-нибудь глобальное, способное раскрыть странным гостям глаза на окружающую действительность и помочь осознать сразу все их заблуждения. Но, обернувшись, он только покачал головой и проронил: