Сезанн. Жизнь

С точки зрения скептиков, полагаться на теорию жидкостей следует не более, чем на гороскопы, но художник, занятый поисками себя (или некой стройной теории), едва ли мог не поддаться влиянию Стендаля. Сезанн по-настоящему увлекся этим сочинением. Он рассказывал Золя, что впервые прочел его в 1869 году в возрасте тридцати лет, но не исключено, что некоторые мысли Стендаля были усвоены им раньше. С середины 1850‑х годов книгу предлагали на каждом углу. Новое издание появилось в 1854‑м; перепечатывали трактат в 1860 и 1868 годах. Бодлеровское посвящение Делакруа, которое Сезанн мог прочитать, как только оно вышло, в 1863‑м, наполнено духом Стендаля. Кроме того, идея «Истории живописи в Италии» перетекла в роман «Манетт Саломон» (1867), «человеческую комедию живописи» братьев Гонкур, которая в некотором смысле предвосхитила «Творчество». Сезанн в «Манетт» должен был обратить внимание по крайней мере на три момента. Отношения Наза де Кориоли, провансальца и уроженца Италии, с его единственным другом Анатолем Базошем могут показаться до странности знакомыми – хотя это чистое совпадение, – особенно фрагменты юношеской переписки героев. Поношение Делакруа, когда его тело еще не успело остыть, приводило в замешательство. Нрав художника был искажен до неузнаваемости («комок нервов, нездоровый, неуравновешенный человек»), а творчество подверглось потоку хулы, вылившейся в громкую филиппику: «Делакруа! Делакруа! И это великий художник? В наше время – да. ‹…› Но в сущности – кто он, этот гений? Он Рубенсу в подметки не годится!»{294}

Особенно впечатляющей была яркая тирада против Римской премии и самой идеи «школы». В качестве непреложной истины утверждалось: настоящая школа – в себе, вопреки всему.

Неповторимость, которую индивид несет в себе… О, это способность, стремление личности не подражать, как и прежде, Перуджино, Рафаэлю, Доменикино с конфуцианской покорностью, примеряя их к дню сегодняшнему… это умение вложить в то, что ты создаешь, нечто от замысла, который ты, и только ты увидел и воспринял в линиях жизни; это сила, скажу даже – смелость взгляда западноевропейца, парижанина XIX века, свойство твоих глаз… как знать… дальнозорких или близоруких, карих или голубых… Словом, все, что помогает тебе быть собой, а значит – во многом или отчасти отличное от того, что есть у других… Так вот, мой любезный, увидишь, что уготовлено тебе вместе с нравоучениями, мелкими издевками, травлей! В тебя будут тыкать пальцем! Против тебя ополчатся директор, твои товарищи, посторонние люди, воздух виллы Медичи, воспоминания, образчики, копии двадцатилетней давности, которые поколениями плодят в Академии, против тебя восстанут Ватикан и древние камни, сговорятся люди и вещи, все способное говорить, советовать, порицать, угнетать памятью, традицией, почитанием, предрассудками…{295}

Гонкуры – не единственный пример. О нравах рассуждал и Ипполит Тэн, изложивший свои оригинальные взгляды в книге «Философия искусства» (1865), вобравшей лекции по эстетике, которые он читал, будучи профессором Академии художеств (Школы изящных искусств). Тэн был исключительной фигурой – это один из наиболее плодовитых и масштабных мыслителей своего времени. Несмотря на свое положение – или благодаря ему, – писал он практически обо всем. По словам братьев Гонкур, «у Тэна была потрясающая способность сегодня учить других тому, чего вчера он и сам не знал»{296}. Докторская диссертация «Опыт изучения басен Лафонтена» сразу принесла ему славу. (Здесь напрашиваются параллели с разносторонностью научных интересов Вальтера Беньямина.)