Северный ветер с юга

На стуле в центре павильона уже сидит тетя Паша из женской палаты, она мелко, по-старушечью, оправляет платье с кружевами, на голове у нее чепец, завязанный под подбородком в бант широкими атласными лентами. Она манит меня к себе сухим пальчиком и лукаво улыбается фарфоровыми зубами:

- Валера, сынок, ничего, что я так опоздала? Уж так торопилась, так торопилась, да ноги совсем не идут, будь они неладны. Пока сундук откроешь, пока платья достанешь, пока отгладишь, а кружева и впрямь красивые, скажи? И на все это время, время, время надо, знаешь сколько? То-то и оно. А ведь его у меня не так много и осталось, времени-то. С другой стороны, ума не приложу на что его тратить. Раньше все на людей тратила, а сейчас вроде на себя надо, а не хочется, привыкла. И что интересно получается, что не нужно мне ни денег, ни нарядов, лишь бы солнышко увидеть утром да день прожить. Спасибо, что не забыл, пригласил старуху. Ты, сынок, рюмочки обязательно припаси - я флакончик коньяка захватила с собой, уж как не выпить по случаю встречи? И народу-то сколько, гляди, гляди...

Шторы распахнулись, солнечный свет очертил темную фигуру входящего и пробился узким лучом сквозь дырку в его груди. Степан Груздев. Студент.

- Валерий, здравствуй! Слушай, я все-таки решил вступить в студенческое научное общество, о котором ты писал сценарий.

Может, встречу там свою Машу Пашину, - он широко заулыбался. - Машу Степину. И поставят мне памятник около родного Бауманского училища, я уже местечко присмотрел.

Он заметил, что я, не отрываясь, смотрю на его солнечную круглую дырочку в груди и махнул рукой:

- А это мне солнце прожгло, на юге загорал. Но ты не волнуйся, это совсем не больно, ни капельки и даже есть средство, которое здорово помогает.

Степан книгой, которую держал в руках, прикрыл, погасил солнечный лучик. Я прочитал на обложке: "Сенека".

За Груздевым стали входить мои сопалатники из диспансера.

Грузно протопал Сажин, мрачно поздоровался:

- Стулья у тебя крепкие? Выдержат? А то у меня голова тяжелая, то ли от мыслей всяких. то ли с похмелья. Пыльно у тебя тут, порядка мало. Куда садиться? Почему не распорядился? А то все, что хотят, то и творят.

Гальштейн вошел боком, как бы протиснулся в щелочку между портьрами:

- Валерий Сергеевич, здравствуйте! Мне можно пройти? А куда мне сесть? Здесь места пронумерованы? Нет? Значит, я могу сам выбирать? Как это правильно, когда сам. А как лучше фотографироваться? Стоя или сидя? Ой, я вас прошу, только в профиль не надо, можно только в анфас? А куда смотреть? А куда идти? А что делать? А как жить?

Он пошел в сторону, все время улыбаясь, непрерывно кивая головой по сторонам, продолжая безответно спрашивать...

Аркадий Комлев крепко пожал мне руку.

- С Крайнего Севера добирался, вон сколько суток в дороге, все думал, Валерий, как мне быть, что мне делать со своей женой, ты-то как поступил со своей?

- Он думал не как ему быть, а кого ему бить! - вынырнул из-за плеча Аркадия Леха Шатаев.- Здорово, пресса! Дашь кодеинчику, а то кашлять начну - все фото испорчу?! Пойти у бабки, что в центре сидит, зубы взять взаймы?

- Успокойся, Алеха, кодеин есть, - у Коли Хусаинова поверх больничной пижамы смотанная бухта веревки через плечо. - Целый мешок. Лопнул, правда. И руки надо разжать, а то свело. Мне теперь их часто сводит, как тогда на крыше. Жаль, что разжать могут только пожарные.

Леха заулыбался беззубым ртом.

- Не дрейфь, разожмем. У нас один к ящику прмерз и то отодрали.

Титов, босой, кутаясь в халат, вошел, невысоко поднимая желтые, худые ступни ног. Одну руку он втянул в рукав - так мальчишки прячут от взрослых папироски. Подошел ко мне, прижал заговорщически палец к губам и показал судорожно сжатое лезвие бритвы. Прошептал, злорадно усмехаясь:

- Не дамся я ей...

За ним под неслышную музыку плавно плыла Нина, постреливая по сторонам диковатыми глазами. Она лукаво улыбнулась мне, взмахнула рукавами и, кружа вокруг меня, сквозь стиснутые зубы, гортанно проговорила:

- Ду ю спик инглиш? Я ду, но только об этом никто не должен знать в Грузии.

За ней под руку с Надей подошел Костя Веселовский. Надя полезла в карман, достала рубль, демонстративно отдала его Косте и показала мне язык.

- Только мы, страдающие, понимаем друг друга... - она метнула быстрый взгляд на Константина, - не то, что другие, верно, Костик?

- Ты жену мою не трожь. Она тоже не виноватая. Тяжело ей без мужика, скажешь не так? Ну, ничего, вот я вернусь и покажу ей. Я всем покажу. И тебе покажу. Прикрылась бы, бесстыдница!

Я увидел, что грудь у Нади обнажена, такая круглая и ощутил на губах теплоту ее сосков.

- Нравится? - оскалился мне на ухо Семеныч, закашлялся, внимательно через очки осмотрел всех сидящих на стульях и напавился к тете Паше.

Екатерина Павловна прошла, немного виновато улыбаясь. Она гнулась в одну сторону, держа обеими руками прижатую к боку тяжелую хрустальную вазу. В вазу из бока стекала жидкость.

- Теперь у нас дом - полная чаша, - сказала она. - А если чего не хватает, то на участок ездим, я же там здоровье оставила.