Северный крест

Для доказательства даннаго тезиса кратко разсмотримъ словесность Серебрянаго вѣка (ранѣе гностицизмъ едва ли себя являлъ, хотя у В.Соловьева есть порою гностическое измѣреніе), но сперва обратимся къ фигурѣ Ницше, ощутимо повліявшаго на Серебряный вѣкъ. Именно онъ былъ отправной точкой и катализаторомъ культурныхъ процессовъ: творцы Серебрянаго вѣка производятъ своего рода «переоцѣнку всѣхъ цѣнностей» и отмежевываются отъ предыдущей (въ первую очередь – христіанской) традиціи; христіанскій Богъ либо умаляется, либо отрицается, а діаволъ, напротивъ, возвышается, либо и вовсе прославляется. Но Ницше былъ понятъ какъ угодно, но не такъ какъ должно. Всякъ притягивалъ его къ себѣ сообразно своему міровоззрѣнію и своимъ желаніямъ и нуждамъ. Того требовала мода на Ницше. – Ницшеанцы: вмѣсто послѣдователей великаго нѣмца, идущихъ своими стезями, понявши вѣрно духъ его, а послѣ растворивъ его въ личной судьбѣ, что не исключало бы и борьбу съ Ницше. Ницшеанцы: вмѣсто – на худой конецъ – знатоковъ Ницше. На свой ладъ сказанное затронуло и такихъ фигуръ Серебрянаго вѣка, какъ А.Бѣлый, видѣвшій въ Ницше символиста, Мережковскій, А.Блокъ, В.Ивановъ, М.Горькій… Складывается ощущеніе, что помимо «Такъ говорилъ Заратустра» и «Рожденія трагедіи…» они ничего болѣе у него не читали; отсюда ложно понятый Ницше. Первымъ «не понялъ» Ницше, конечно же, В.Соловьевъ, чья реакція на германскаго мыслителя была православна до слезъ. Для насъ важно, что «люциферианский дух Ницше почему-то оказался отождествленным с подлинным люциферизмом: Заратустра являлся Мережковскому в образе Антихриста»[113]. Именно поэтому невѣрно понятый Ницше «виновенъ» въ демонизмѣ Серебрянаго вѣка. Какъ я писалъ въ еще не изданной статьѣ «Rationes triplices I»: «Серебряный вѣкъ былъ вѣкомъ синтеза; потому удивляться синтетическимъ (а порою и эклектическимъ) вбираніямъ въ свое міровоззрѣніе мировоззреній чуждыхъ и разнородныхъ не приходится». На русской почвѣ ницшеанскій сверхчеловѣкъ смыкался съ избраннымъ, посвященнымъ, пневматикомъ; его разрушительное люциферическое начало – съ…анархизмомъ; богоборческія его настроенія выливались – поверхъ богоборческихъ настроеній – въ…богоискательство и исканіе новыхъ стезей внутри христіанства, которое тѣ или иные творцы вѣка Серебрянаго желали реформировать и возогнать, отмежевавшись отъ христіанства историческаго, въ христіанство подлинное; Ницше казался имъ помощникомъ въ этомъ дѣлѣ. Ницше произвелъ «переоцѣнку всѣхъ цѣнностей»; русскіе творцы – тоже: и каждый на свой ладъ. Ницше съ надеждою глядѣлъ въ грядущее; они это грядущее созидали: такъ имъ казалось. Помимо моды на Ницше вліяла и мода на Шопенгауэра съ его мироотречностью, представленіемъ о мірѣ какъ о созданіи злой воли и о жизни какъ о злѣ. Именно оба названныхъ мыслителя, понятые сообразно духу эпохи, открыли дорогу…вѣяніямъ гностицизма (помимо того факта, что русская почва и безъ того – самая гностическая (но со знакомъ минусъ) почва въ силу цѣлаго ряда причинъ).

Хотя гностическое такъ или иначе разлито, напримѣръ, по Серебряному вѣку, гностицизмъ былъ для творцовъ его мало того что перчинкою и остринкою, а не подлиннымъ гностическимъ ученіемъ, но также въ цѣломъ отличался вопіющимъ недостаткомъ акосмизма.

Въ русской словесности оно впервые себя являетъ у К.К.Случевскаго въ поэмѣ «Элоа», произведеніи въ большой степени недооцѣненномъ; но гностицизмъ тамъ перемѣшанъ съ историческимъ христіанствомъ и Авестой: «Элоа» – помѣсь двухъ и болѣе традицій[114]. Впервые въ русской словесности былъ явленъ дуализмъ: зло представало столь же мощнымъ, что и добро: «И Богъ, и я», – говоритъ въ поэмѣ Сатана, -

Мы два враждебныхъ брата,
Предвѣчные эоны высшей силы,
Намъ неизвѣстной, дѣтища ея[115]!..

Болѣе того: діавола въ нѣкоторомъ согласіи съ гностицизмомъ Случевскій разумѣлъ за силу, способную успѣшно бороться со зломъ: матеріей. Брюсовъ охарактеризовалъ «Элоа» как «вещь удивительную и дерзновенную»[116]. Поэма, въ которой гностицизмъ никогда не являлъ себя въ чистомъ видѣ, но сочетался съ иными традиціями, заложила фундаментъ послѣдующей русской словесности Серебрянаго вѣка, что отмѣчалось иными изслѣдователями: она была «авторитетнымъ примѣромъ, на который они могли опереться», по словамъ А.Федорова («Поэтическое творчество К. К. Случевскаго»).

Особенно ярко половинчатость, синкретичность и эклектичность выражена въ игрѣ противоположностями и попыткахъ соединенія несоединимаго у Мережковскаго: въ произведеніяхъ его – пестрый калейдоскопъ различныхъ и несходныхъ ученій, герои его – часто, слишкомъ часто – суть помѣсь историческаго христіанства, неисторическаго христіанства, гностицизма, восточныхъ ученій, различныхъ ересей, платонизма и неоплатонизма, ницшеанства и пр. Въ его случаѣ – это, скорѣе, авторскій пріемъ, а не недостатокъ, ибо самъ авторъ писалъ: