Северный крест

Мое слово не вписываетъ ни въ оба эти начала, ни въ синтезъ ихъ, ибо оно есть акосмизмъ на совершенно свой ладъ. – Еще одной отличительной особенностью мною писаннаго является особое пониманіе акосмизма: жизненный, даже сверхъ-жизненный акосмизмъ, гдѣ жизненность ничуть не мѣшаетъ отрицанію жизни (которая есть смерть), ибо любитъ смерть – какъ Жизнь: ибо есть Жизнь, а есть жизнь. Въ томъ же буддизмѣ невѣдѣніе и желаніе (и даже воля) идутъ рука объ руку и относятся къ тому, отъ чего должно избавляться; у меня же всё премного сложнѣе: исторгать невѣдѣніе есть главнѣйшая цѣль гностика, но волю исторгать менѣе всего надобно, ибо её еще слѣдуетъ пѣстовать.

Тему акосмизма мнѣ бы хотѣлось окончить словами И.Поклонскаго, понимающаго акосмизмъ не то чтобы нѣсколько на иной ладъ, но скорѣе съ иного угла: «Акосмизм – это вообще одна из главных констант гениальности. Я бы даже сказал, что акосмизм – сущность гениальности, поскольку чем более человек не приемлет мира, тем более он полон собой, являет своей полнотой отрицание всей космической роскоши. Чем более перед одним человеком бледнеет весь остальной мир, тем более он акосмист. Хотя он может быть отнюдь не акосмистом по своим воззрениям. Примеры: Гете, Паскаль, Лейбниц, Леонардо, Лермонтов и т. д.

Нельзя у Пушкина видеть только быт, а у Некрасова только тему о сострадании к народу. Сферы психические затрагиваются неизбежно. Какой-нибудь святой может писать только о духе, только о Боге, только о вечности, и это не будет стоить даже страницы из «Онегина» или пары строчек из стихов Некрасова.

То есть можно, конечно, например, исключить описание природы и душевных волнений из своих писаний, но что тогда останется описывать. Всё дело в том, чтобы сделать природу и душу максимально насыщенными духом и описать, как дух их отрицает, уничтожает, побивает, разлагает. Но без их описания не будет акосмизма. Своим писанием надо сначала искусно изобразить всю красоту космоса, чтобы затем показать высшую красоту – смерть красоты и ее страдание, ее проницание и отрицание духом» (Поклонскiй. И. Изъ частныхъ бесѣдъ конца 2018-го).

Если у Ницше при минимумѣ жизни (въ личномъ судьбѣ, in praxi) была апологетика этой самой жизни, то у меня вовсе наоборотъ: при порою максимумѣ ея идутъ проклятія ей. Трудно представить себѣ картину: проклинающій міръ человѣкъ, дѣлающій сіе съ улыбкою, со смѣхомъ, держа въ рукахъ сигару и пр., и пр.

* * *

Обратимся къ исторіи гностицизма (въ томъ числѣ и для того, чтобы лучше понять это явленіе), но сперва скажемъ должное быть сказаннымъ.

Само слово gnosis означаетъ, какъ извѣстно, знаніе, но въ гностицизмѣ это знаніе особаго рода: знаніе и созерцаніе вѣчнаго; здѣсь очень важенъ мистическій и религіозный оттѣнокъ (вплоть до пониманія гносиса какъ экстатическаго знанія о божествѣ, полученнаго милостью мистическаго съ нимъ сліянія). Такимъ это понятіе предстаетъ у Платона и по наслѣдству переходитъ къ гностикамъ. Словомъ, знаніе здѣсь понимается на восточный ладъ; этимъ мы обязаны путешествіямъ Пифагора и Платона на востокъ. Къ сказанному добавляется связь гносиса съ аллегоризмомъ (аллегорическимъ толкованіемъ), мистеріей и магіей. Такимъ образомъ, гносисъ имѣетъ мало отношенія къ ratio: gnosis – скорѣе мудрость, рожденная милостью откровенія, рождающая знаніе какъ спасеніе. Гносисъ означаетъ для человѣка, его постигшаго, искупленіе и спасеніе; спасеніе немыслимо безъ гносиса. Уже исходя изъ сказаннаго, очевидно, что гностицизмъ есть религія, а не религіозная философія (какъ, напримѣръ, новоплатонизмъ).