Северный крест

Камера, которую отвели Миллеру, была маленькой, холодной, со скудным светом, едва проникающим сквозь крохотное каменное оконце. Миллер думал, что его расстреляют, — на фронте поднимали на штыки и пачками шлёпали из винтовок офицеров, среди жертв были и генералы — но всё обошлось; видимо, родился генерал Миллер под счастливой звездой.

Командовать корпусом после этого случая он категорически отказался и отбыл в Петроград. Оттуда в августе семнадцатого года отправился в Италию — представителем Ставки при Итальянском главном командовании, там его застало известие об Октябрьской революции. Революцию Миллер встретил в штыки и отказался ей подчиняться, в сентябре восемнадцатого года перебрался в Париж. Цель у него была одна — из остатков русских пехотных бригад, которые два с лишним года сражались с немцами на Салоникском фронте и во Франции, сколотить боеспособный корпус и вернуться с ним в Россию.

Мысль была хорошая, да вот гроша ломаного она не стоила — Евгений Карлович остался при своих интересах. Только время было зря потеряно: на воплощение этой идеи Миллер потратил больше года. Пропил дорогое время с несколькими сотнями чашек кофе на Елисейских Полях, проел со свежими круассанами — восхитительными парижскими булочками.

Единственное полезное, что осталось от той поры — умные беседы с послом Маклаковым. Миллер сошёлся с ним. Особенно это оказалось кстати, когда взбунтовались солдаты Первой и Третьей особых пехотных бригад и потребовали немедленной отправки в Россию — «делать революцию», но вместо этого были отправлены в Африку на принудительные работы.

   — Домитинговались! — горестно констатировал Маклаков, хотя суровые действия французских властей он не осуждал.

Миллер тоже не осуждал, но ему было жаль русских солдат — с ними поступили, как с безродными каторжанами, а ведь многие из них были награждены французскими орденами.

   — В чужой стране надо быть осторожным, — сказал он Маклакову, — даже если ты защищаешь её флаг.

Маклаков попросил принести им в кабинет кофе.

   — Как здоровье вашей супруги, Евгений Карлович? — поинтересовался он.

   — Слава Богу, Наталья Николаевна жива и здорова.

   — По России скучаете?

   — Очень, — признался Миллер, и это признание было искренним: несмотря на немецкие корни, он был совершенно русским человеком. С ранимой психологией, с желанием помогать другим, с тягой к бунту, с сочувствием к чужой боли, с неумением держать свою душу на железных запорах и так далее.

Наверняка его судьба сложилась бы по-другому, если бы он не вышел в сырой апрельский день на площадь, где толпились обозлённые солдаты маршевой роты. Но получилось то, что получилось.

Маклаков с грустью улыбнулся.

   — И я скучаю по России. Иногда мне снится русская зима. С лихой метелью, с морозом, с гиканьем ямщика, погоняющего лошадей, и жарко гудящей в доме печью. Ещё снятся окна моего дома — все стёкла в морозном рисунке. Просыпаюсь я после таких снов с мокрыми глазами. — Голос Маклакова сделался тихим. — Очень хочу в Россию.

   — И я очень хочу. — Миллер вздохнул. — Наталья Николаевна тоже видит во снах Россию и стремится туда.

   — Как глупо мы проиграли войну... — Маклаков указал женщине в строгом сером платье, принёсшей кофе, куда надо поставить поднос. — Какой всё-таки кручёный финт выкинула матушка-история... Союзники России по войне Англия и Франция оказались победителями, а Россия, больше всех хлебнувшая, больше всех вынесшая, больше всех дравшаяся, — побеждённая. Уму непостижимо! Не укладывается в голове то, что произошло.

   — Россия в этом не виновата. К нашей революции Германия, кстати, тоже приложила руки.

Маклаков кивнул согласно, придвинул генералу чашку с чёрным, в сливочной пенке напитком.

   — Прошу!

Генерал поднёс чашку к лицу, осторожно втянул в себя горьковатый тягучий запах, лицо его мечтательно расслабилось.

   — Ничего нет лучше духа свежего кофе.

Посол вновь наклонил голову, улыбнулся — ему показалось, что он поймал Миллера на чём-то сокровенном, — произнёс коротко:

   — Да.

   — С другой стороны, все страны, все до единой, которые участвовали в Великой войне, вышли из неё покалеченными...

   — Ещё не все вышли, Евгений Карлович, — поправил генерала посол.

   — Это неважно. Осталось чуть-чуть, максимум два-три дня, неделя, полмесяца, месяц — и выйдут все... И что же дала эта война всем нам? Человечеству, миру? Ничего, кроме большой головной боли, искалеченных жизней, миллионов убитых людей. Мир обнищал, у всех стран, участвовавших в войне, — дырявые карманы, ни одной золотинки в них не сохранилось, чтобы пустить её на поправку дел, — всё съела война. Но материальная нищета — это ничто в сравнении с нищетой моральной, хотя моральное падение людьми почти не осознается, это не бьёт так больно и жестоко, как нищета физическая. А между тем источником всех бед — экономических, социальных, политических — является именно моральное падение. Люди забыли, что они — люди, особи, которые должны жить по законам людей, а не зверей, как забыли и то, что на свете есть Бог...