Северные рассказы

Тихий бор, высокие с голыми толстыми стволами сосны, тихий шум ветерка в пышных вершинах наверху, белый снег среди деревьев, и полная тишина почти мертвого, недвижного леса. И это сразу, тут же за деревнею, и мы словно уже в другом мире.

Андрей знает этот мрачный лес, как пять перстов на руке, и я спокойно иду за ним. Неслышно скользит он под этими зелеными сводами с винтовкою на плече, в коротенькой шерстяной вязаной безрукавочке, какие носят промышленники-зыряне.

Маленькая фигурка, но смелая; карапуз всего на аршин от земли, а уж промышленник-охотник; и я невольно проникаюсь к нему почтением.

— Это что? Как будто кто чиркнул? — спрашиваю.

— Это векша бегает; теперь она негодна, — отвечает он важно.

И я чувствую, что он привык уже к этим, едва слышным тревожным звукам соснового бора, и проходит мимо них равнодушно, спокойно.

— Скоро ловушки? — спрашиваю я, когда мы прошли версты две.

— Нет, что ты, далеко еще! Какая птица у самой деревни?

Я уже раскаиваюсь, что не узнал от него раньше про расстояние, и что, пожалуй, не выберешься к деревне и к вечеру. Но мне стыдно спрашивать об этом такого карапузика, и я покорно следую за ним.

Опять тишина, опять узкая тропа среди громадных желтых стволов сосен, и опять слабые звуки зверя и птицы: то вспорхнет где тетерька осторожная, приютившаяся на сучке дерева, то задолбит черный дятел.

Как вдруг мой спутник — проводник остановился.

— Смотри! — указывает он на снежную дорожку.

Я нагибаюсь и вижу, будто прошел по тропинке босой человек.

— Медведь! — И мальчик снова беззаботно шествует далее, не обращая внимания на след страшного зверя.

— Ты не боишься, Андрей?

— Зачем мне бояться зверя? — спокойно отвечает мальчик.

— Как зачем? — удивляюсь я: — а затем, что он нападает на человека.

— То нападает, — отвечает он резонно, — на охотника, который его бьет, а я еще его не тронул рукою. Медведь — зверь умный, он никогда зря на человека не бросается; бабу, девку ни за что не тронет; я его не трону, зачем он на меня полезет?

И это „я его не трону“ было так потешно слышать, что я невольно рассмеялся. Но рассмеялся так, чтобы не заметил мой Андрей, который сразу, как мы тронулись с ним в этот лес, из задорного мальчика превратился в серьезного охотника.

Так мы шли порядочно времени, пока тропинка не привела нас на обрыв какой-то речки. Места сразу сделались веселыми: увалы разнообразили местность; белый мох красил голую, обтаявшую землю.

Тут, на этих лесных увалах, с белым мхом в виде ковров, на припеке солнышка, и были расставлены у Андрея ловушки на птицу.

Около каждой ловушки земля расчищена, и по ней разбросаны ягоды калины, которая, как кровь, бросалась издали в глаза и манила к себе птицу. И стоило птице только увидать эту лакомую приманку, как она бросалась на нее и попадала в ловушку.

В первой же ловушке мы еще издали завидели задавленного громадного глухаря, которого Андрей едва поднял с земли.

Андрей сел подле глухаря и стал любоваться.

— Старый! Нос-то у него уж почернел, не как у молодого! Лапы-то, лапы-то какие! Крылья-то-страсть! — И он осматривал его всего, раскрывал глаза, клюв, трогал за шею, осматривал обломанные о сучки когти, переворачивал его на все стороны и с таким серьезным видом, что я на него залюбовался.

— Тебе не жалко этого глухаря?

— Чего его жалеть? — даже удивился он, — а как мамка-то обрадуется, сестренка!

— Обрадуются? — спросил я.

— Как же! Есть нечего! Ты думаешь мы богаты? Только я и кормлю мать с Парашкою, вот промышляю. — И это было так важно сказано, что я уже не смеялся.

Девятилетний мальчик исполнял уже обязанности кормильца семьи, ходил с тяжелою отцовскою винтовкою в лес, рисковал жизнью.

Мы обошли с ним до полусотни ловушек, которые ему достались еще от деда в наследство, добыли до шести штук тетерь и еще глухаря и в конце всего этого путешествия мой спутник нагрузил не только себя, но взвалил и мне четыре тетерьки и глухаря на спину.

И я тащил, тащил эту тяжесть и посмеивался, как меня нагрузил пользующийся случаем мальчик.

— Ну, а что бы ты сделал со всей этой птицею, если бы пошел один?

— Завтра пошли бы с Парашкой, — ответил он угрюмо. И ради этой, черноглазой знакомой мне девочки я тащил свою ношу уже гораздо легче.

Не легка жизнь зырянского мальчика! Недаром выходят из них такие сильные люди…

Мы только к вечеру дотащились до дома; у меня болели плечи и ныли ноги; но мальчик шел спокойно развалистою походкою и редко останавливался на минуту для отдыха. Все, что я нес, я купил у него за рубль. Но меня ждали еще новые расходы.

Только что я открыл клеть, как мне в лоб ударился снегирь; потом на грудь пало сразу три или четыре снежных жаворонка, а там еще и еще… Я ахнул от множества летающих птичек: одни из них бились у светлого стекла, другие летали по углам, скакали по полу, кружились под потолком…