Северная Аврора

– Ну, как… куда, Максимыч? Вы, ей-богу, точно не верите. А я не в шутку болен. Еле топаю, как наши морячки говорят. Только и держусь тем, что дома… Стены помогают, ей-богу! Привычная обстановка… А выкинь меня из нее. Нет уж! Надо положиться на судьбу.

– Опасная вещь – судьба человеческая… Нет, доктор… Вот судьба: в мозолях… своими руками надо делать ее. А выпускать из рук штурвал…

– Нет силы, Максимыч!

– Ну, дружище…

Доктор беспечно махнул рукой.

– Коллеги по госпиталю категорически обещают отстоять меня. Никакой политической деятельностью я не занимался. Уверен, что все кончится благополучно. И мое легальное положение будет весьма полезно.

На этом они расстались.

Потылихин вышел за ворота.

Из переулка послышались голоса. Впереди группы пленных красноармейцев шагал кривоногий белогвардейский поручик в кубанке с белой повязкой. Он нес под мышкой что-то красное, очевидно кусок знамени. За ним, со всех сторон окружив пленных, шагали американские и английские солдаты с сигаретками в зубах. Они переговаривались и громко хохотали.

«Каждому из вас я всадил бы пулю! Особенно поручику!» – с ненавистью подумал Потылихин.

Опустив голову, он пошел к лесопильным заводам, расположенным вдоль правобережья. Здесь, вдалеке от своей квартиры на Маймаксе, Потылихин надеялся временно поселиться у брата, который работал конторщиком на одном из заводов.

Теперь, когда возбуждение первых часов прошло, Потылихин едва двигался, чувствуя слабость и жар во всем теле. От сырого, влажного леса, наваленного на биржах как попало, от сушилен, под крышами которых штабелями были сложены недавно нарезанные доски, веяло терпким и кружившим голову запахом.

Левый двинский берег пылал. Горели станционные здания, зажженные снарядами с английского крейсера. Время от времени оттуда доносились глухие взрывы и винтовочные выстрелы. Там еще дрался Зенькович. С двумя отрядами, красноармейским и морским, он отражал нападение на Исакогорку.

7

Зенькович вернулся из окопов.

– Вологда? – будто в телефонную трубку, кричал он над мерно постукивающим телеграфным аппаратом. – Я еще дерусь. Буду драться до тех пор, пока хватит сил. Я Зенькович… Я Зенькович… Вологда! Вологда! Вы слышите меня? Эвакуацию военных грузов успел закончить… Отвечайте! Вологда!

Тоненькая ленточка телеграфа остановилась. Молодой боец-телеграфист наклонился к аппарату, постучал по передатчику и с отчаянием посмотрел на Зеньковича.

– В чем дело, Оленин? – нетерпеливо спросил Зенькович.

– Приема нет. Линия прервана, товарищ военком… Перерезал кто-нибудь… – хриплым от бессонницы и усталости голосом ответил телеграфист.

В помещение телеграфа вошел человек в клетчатом пиджаке и в шароварах с лампасами. Он остановился на пороге, как бы осматриваясь. В распахнувшуюся дверь неожиданно ворвалось татаканье ручных пулеметов. «Откуда они взялись? – с недоумением подумал комиссар. – Неужели кто-нибудь прорвался?» Стреляли невдалеке от конторы. Дверь тут же захлопнулась. Неизвестный скрылся.

– Кто это? – спросил военком телеграфиста.

– Здешний конторщик, – ответил Оленин, подымаясь и с трудом разгибая спину.

Пулеметная стрельба усилилась.

– Пойдем на улицу, что-то неладно, – сказал Зенькович, снимая с плеча винтовку. За окном раздался крик. Зенькович выглянул. «Конторщик» бил рукояткой револьвера молодого стрелочника, окруженного людьми, одетыми в красноармейскую форму.

– Что там такое?! – крикнул Зенькович, выбегая из помещения телеграфа.

– Назад! – скомандовал ему невесть откуда появившийся тонкий, хлыстообразный офицер. – Руки вверх!

Несколько офицеров, переодетых в красноармейскую форму, протолкались в помещение станции. По их возгласам Зенькович сразу же понял все. «Ах, мерзавцы!» – подумал он, выхватывая из кобуры пистолет. Но человек в клетчатом пиджаке и с лампасами на штанах, стоявший за спиной у Зеньковича, выстрелил ему в затылок.

– Оленин… – успел прохрипеть комиссар, точно призывая на помощь.

В следующее мгновенье белые офицеры выволокли тело комиссара на низкую деревянную платформу.

– Топить его!.. – кричал один из офицеров. – В Двину!

Они с яростью топтали сапогами мертвого Зеньковича, били его каблуками по лицу. Потом, тело его потащили к реке…

Не помня себя, Оленин выхватил у кого-то винтовку и, размахивая ею, точно дубиной, кинулся на одного из офицеров. Сбив его с ног ударом приклада, он бросился на Ларского. Тот отскочил и побежал по путям. Несколько раз он стрелял в телеграфиста из револьвера, но не попадал. Оленин догонял его. Остальные офицеры не стреляли, опасаясь убить вместе с Олениным и Ларского. Кто-то распорядился перерезать Оленину дорогу. Оленин уже догнал Ларского, замахнулся прикладом, но споткнулся и упал. Несколько дюжих молодцов тотчас навалились на него. Он рвался у них из рук и кричал:

– Сволочи! Не прощу я вам комиссара!.. Убивайте, не прощу!

Глаза его налились кровью, волосы растрепались, гимнастерка превратилась в лохмотья. Ему заломили руки за спину и сволокли в дежурку.