Северная Аврора

– Ко мне не пожелаете? – предложил Нестеров. – У меня ребят не имеется. Мы вдвоем: я да Любка. Помещения хватит…

– Чисто? – спросил Драницын.

Старик понимающе улыбнулся.

– Без млекопитающих. Два раза в неделю полы моем. Кому грязь наносить? Говорю, ребят нет… Тихо, две комнатки. Одна проще, кухня. А другая, по-вашему сказать, зальце. Не широка палата, да таровата… – Старик взглянул на Драницына с прежней лукавой усмешкой.

– Ну, так что же? Показывай, – сказал Драницын.

Избушка Нестерова и в самом деле оказалась очень чистой. Вокруг стола, накрытого свежей скатертью из сурового полотна, стояли венские стулья, крашеный пол блестел, возле окна красовалась кадка с фикусом. Над столом висела керосиновая лампа под белым стеклянным абажуром.

Драницын, вынув портсигар, протянул его Нестерову.

– Курите, пожалуйста!

– Благодарствую, не пользуюсь.

– Может быть, у вас здесь не принято курить в комнатах? Ведь у вас, по старому обряду, не любят табачников.

– Заклюют, – усмехнулся старик. – Староверие… И явно и тайно. Всяка жита по лопате! Века идут, да мужик у нас своемудрый. Ну, я Никону продался. Не старовер. У меня можно. Однако Аввакума уважаю…

– За что же? – полюбопытствовал Андрей.

– Почитайте его житие. Это был поп! Дух огнепальный… – сказал он и покосился на дверь.

В комнату вошла молодая женщина, белокурая, тонкая, высокая, под стать Тихону. Голова ее была повязана белым платком. Она с бессознательной кокетливостью оправляла на себе обшитый позументом сарафан, видимо только что надетый ради гостей.

– Чего надо? – недовольно спросил ее Тихон. – Карбас пригнали?

– Пригнали.

– Цел?

– Целехонек… Только корма пообтершись.

– Ну и ладно.

Женщина, взглянув на Андрея, потупила глаза и ушла в кухню. Сергунько незаметно толкнул локтем студента.

– Дочка ваша? – спросил Драницын.

Старик вздохнул.

– Кабы дочка… Сноха, вдовушка. Сынка-то моего, Николку, немцы убили. Ровно год тому назад… Помните, наступление было? Успел пожениться, успел помереть! А я живу.

Они помолчали.

– Значит, устроимся у вас… – сказал Драницын. – Вы ничего не имеете против?

– Жалуйте! Не три дня и три нощи беседовать. Я людям рад… Они тоже останутся с вами? – Тихон посмотрел на Андрея и Сергунько.

– Нет, – ответил Драницын. – Впрочем, не знаю.

Старик стал перебирать сети, кучей наваленные в углу.

– Вы и рыбак, что ли? – с интересом наблюдая за хозяином и усаживаясь, сказал Драницын.

– Умелец! Всем баловался. И рыбой и зверем. Молодой на медведя хаживал. Да что медведь?… Корова.

Тихон быстро взглянул на Драницына.

– Скажите правду, товарищ: нынче плохие, видно, у большевиков дела?

– Откуда это видно? – в свою очередь спросил Драницын и подумал, что со стариком надо держать ухо востро.

– Были бы хороши, вы сюда не пришли бы… – пробормотал старик.

– А про англичан ничего здесь не слыхали? – прищурившись, спросил его Валерий.

– Как не слыхать, слыхали… Да наши места пока бог миловал, вчерась я был за Порогами, тихо… И про Онегу не баяли. Может, и пронесет казнь египетскую.

– Не любите их? – спросил Драницын.

– А за что их любить? Нация… Еще дед мой у них работывал. Сколько фабрик бывало ихних в Онеге! Известно – лес. Еще с Петра.

– С Грозного, – сказал Андрей.

– Нет, милый, с голландца… – поправил его Тихон. – Грозный царь не больно жаловал асеев.[1]

Старик ушел на кухню.

– Не нравится он мне… – тихо сказал Валерий, проводив старика подозрительным взглядом. – И разговорчикам его я не верю. Все это нарочно, только чтобы к нам подладиться. Здорово подлезает…

– Зачем ему «подлезать»? – возразил Андрей.

– Значит, надо… Тип! Такие типы и встречают англичан колокольным звоном.

– Врешь! – раздался за стенкой гневный голос, и длинная фигура старика показалась на пороге.

– Подслушивали? – язвительно спросил Валерий.

– Да, подслушивал. И за грех не считаю… – не смущаясь, ответил старик. – Не тебе людей судить! Погоди, придет час – хоть мы и темные, может, а рожу-то еретикам назад заворотим…

– Посмотрю.

«– Посмотришь! Всему своя череда… – проворчал Тихон. – Как в писании: в онь же час и сын человеческий прииде!

– Не понимаю я вас, гражданин. А то, что кулачье у вас процветает, это мне ясно, – с жаром проговорил Валерий. – Вы мне голову не задурите. Вы с кулачьем и с богом в мире. А я в войне! Я рабочий класс! Понятно?

– Понятно… – пробормотал Тихон. Щеки его побагровели. Насупившись, он повторил: – Понятно… Невежа ты.

Бросив на Сергунько уничтожающий взгляд, Тихон вышел из избы.

– Нехорошо получилось! – зашептал Андрей. – Только что приехали…

– Зря вы, товарищ Сергунько, обидели старика, – сказал Драницын, вынимая вещи из дорожной сумки и раскладывая их на подоконнике.

Он распахнул окно. Свежий воздух ворвался в комнату, наполняя ее запахами сена, скота, болотных трав.

Из деревни доносились крики бойцов, слышалась команда взводных, ржали лошади, злобно лаяли собаки.

Отряд Фролова входил в Ческую.

В избе появился Жарнильский. Андрей подружился с ним в дороге. «Наш Иван-сирота не пролезет в ворота», – посмеивались над Жарнильским бойцы.