Северная Аврора

Проснувшись, Люба долго лежала с открытыми глазами и слушала, как в дальнем поле истошно выли волки. Она думала о старике Тихоне: «Где же он? Где мой батька?»

В сарай вошел Андрей.

– Не спишь, Любаша? – спросил он.

– Нет! Залезай сюда… – улыбаясь, ответила она. – Да дверь-то закрывай. Не лето.

Андрей подошел к двери. Кругом лежали глубокие снега. На высокой, крутой горе, издали казавшейся неприступной, виднелось темное село Усть-Мехреньга.

Над землей ярче других звезд пылала Полярная звезда. Глядя на небо, Андрей вспомнил Северную Аврору, слова Николая Платоновича о прекрасном будущем, стонущий вой беломорской метели, окрики караульных… В памяти его сами собой возникли слова «Мудьюжанки», которую он пел когда-то вместе с Базыкиным.

Захлопнув дверь сарая, Андрей подсел к Любе.

– Хочешь, Любаша, – тихо сказал он, – я спою тебе песню, которую мы пели на Мудьюге?

– Спой, – так же тихо ответила Люба.

И Андрей запел негромким, хриповатым голосом, видя себя снова на острове смерти, рядом с Базыкиным, Егоровым, Маринкиным, Жемчужным:

«О чем, товарищ, думаешь, поникнувши челом,
Какая дума черная и тяжкая, о чем?»
«Ты хочешь знать, что думаю? Изволь, мой друг, скажу.
О лучших днях, минувших днях я горестно тужу¹

Я вспомнил дни счастливые: как веял красный флаг,
Рабочий был правителем, крестьянин и батрак.
Но враг пришел, стоит палач, решетка у окна,
На острове, на северном, мудьюгская тюрьма.

Явилися «союзники» под ручку с богачом,
Свобода в грязь затоптана под ихним каблуком,
Царят вильсоны, Черчилли, в работе штык, приклад…
Скажи теперь, что делать нам? Что делать, друг и брат?»

«Что делать? Дело ясное, не поддавайся, брат,
Не сгинет революция, навек ее набат.
Придет пора, друг милый мой, восстание начнем
И с палачами родины расчет произведем!

Не вешай, друг мой, голову! Былые дни придут,
И наши зори алые тюрьму эту сожгут,
Растопит наша ненависть мудьюгские снега,
К оружию, к оружию, к оружию, друзья!..»

Некоторое время они сидели молча.

«Теперь все это далеко… Все позади», – подумал Андрей.

– Хорошая песня, – задумчиво сказала Люба. – А пулеметы перетащили? – вдруг спросила она уже другим, деловитым тоном.

– Перетащили, – ответил Андрей. – Скоро начнем. Я за тобой пришел.

Люба выбралась из сена, отряхнулась и стала переобуваться.

– Сейчас смотрели с Валерием карту, – сказал Андрей. – Наш маршрут: Сия, Холмогоры… и Архангельск-Заветный Архангельск!..

Когда они вышли из сарая, в ночное небо врезалась ракета, издали похожая на звезду.

– Ну, Дзарахохов начал, – торопливо сказал Андрей. – Сигнализирует! Пошли скорее, Любаша.

Бронепоезда мчались вперед. В пятнадцати верстах позади от них двигался штабной поезд дивизии.

Первым, открывая путь, мчался «Красный моряк». Гремела броня. Вздрагивали бронеплощадки, зажимая между собой бронированный паровоз. В головной батарее Жилин беседовал с артиллеристами. Драницын, сидя на пустом снарядном ящике, писал письмо Леле, оставшейся в Шенкурске из-за внезапно открывшегося легочного процесса: