Северная Аврора

- А скажи мне, душа... Не со зла хочу знать... Баловства у тебя с Любкой не было? - Он поглядел Андрею в глаза и улыбнулся. - Что насупился? Я по-отцовски. Ну, у вас это дело еще десять раз обернется и вывернется! Тихон ласково ударил Андрея по плену Ты, видать, еще не рыбак. Не знаешь солену водицу. Не сердись, что я о такой тайности спрашиваю... Люблю я Любашу, как прирожденную мою дочку. Богоданную. Боюсь я за нее.

Старик опустил голову.

Где-то внизу ровно дышала машина. Из раскрытого люка пахло паром и машинным маслом. В ночных сумерках мерцал зеленый бортовой огонек.

- Эх, Любка... - вдруг пробормотал Тихон и крякнул.

- Тихон Васильевич... - сказал Андрей. - А что у вас произошло с Любой перед отъездом? Отчего она сердилась?

- Ах, милый... Обидел я ее жестоко. Как с бабой глупой говорил... А ты знаешь ее характерность. И не баба она, а женщина... Силы в ней много. Большой силы она человек.

На левом берегу засветились окна большого села. Запахло дымом, жильем, донесся приглушенный расстоянием лай собак.

- Что вышло? А вот что! - продолжал Тихон, и в голосе его послышалось волнение. - Сучила Любка пряжу... Перед обедом дело было, коли ты помнишь. Вы ушли все. Я и говорю ей: "Любка, так и сяк, с ребятами надумал я уйти на Двину. Отпусти меня, старого". Смотрю: бледнеет. "Так, - говорит, - а я что же?" "Ты?" "Я!" "Хозяйство". "Хозяйство? У кур да у коровы? Вся жизнь... Или дома, на бабьем углу, у воронца, бока пролеживать за печкой?" Глаза горят. Злая. "Что я тут, прости господи, навечно привязана? Нет, папаша! Вы уходите... Дело доброе! Да и мне, видать, пора пришла. Прощайте! Спасибо вам, дорогу показываете". "Ты что? Очумела? Куда же ты пойдешь?" "Куда все. Не хуже вашего с винтовкой управлюсь. Мне не ребят качать. Раз уж так... тоже воли дождалась". "Какая, - говорю, - воля? Дуреха! Ты что, очумела? Виданное ли дело?" "Нынче все видано!" Ног под собой не чует... Не то рада, не то в обиде. Нельзя понять. А знаешь, наша баба онежская - крепкая, самостоятельная, на все дюжа.

Стащив с головы заячью шапку, Тихон хлопнул ею о скамейку.

- Уйдет, - не то с осуждением, не то с гордостью сказал он. - Как пить даст, уйдет!

- Я тоже так думаю, Тихон Васильевич.

- Собиралась, что ли? Говорила тебе?

- Нет... А чувствовалось, что тянет ее куда-то...

- И ладно... Была бы счастлива только! Да ведь все-таки баба, вот жалость! Где ладья не ищет, у якоря будет. А знаешь нашу публику - мужики!.. Мне хотелось ее счастье своими руками наладить. Не судьба, значит. Эх, Андрюха! Хоть и озорная она, а душа в ней чистая... Лебедь!..

Андрей молчал.

- Лед тронулся... - сказал старик без всякой видимой связи с предыдущим. - Теперь много народу партизанить пойдет. Вот только кончат работу. Ну, дай бог... Пойду-ка я спать. Что-то воздух натягивает. К погоде.

- Ты иди, Тихон Васильевич, - сказал Андрей, - а я посижу. Мне не хочется спать.

Старик ушел, Андрей прилег на скамейку, подложив под голову куртку. Спать действительно не хотелось. Никак не шли из головы слова старика.

Налетел порыв ветра, и до парохода с ближнего берега малой Двины донесся словно негодующий ропот берез.

"Что бы там ни было, а я люблю ее, - думал Андрей. - Люблю и буду любить".

"Марат" замедлил ход. Мимо Андрея прошел капитан.

- Где мы? Неужели Котлас? - спросил его Андрей. - Котлас, - ответил капитан.

Андрей вскочил. "Марат" подходил к высокому и мрачному берегу. Виднелись пакгаузы, колокольня и купола большой церкви. Слышны были свистки паровозов. У пристани и вокруг нее стояли пароходы и железные шаланды.

"Марат" двигался к шаланде, на палубе которой стояли дальнобойные орудия. Военный моряк в бушлате и матросской бескозырке, стоявший на палубе этой шаланды, окликнул людей с парохода, затем прокричал куда-то вниз:

- Жилин! Фроловцы прибыли!

Из люка показался чернобородый моряк с фонарем в руках.

- Да они ли? - сказал он хрипло. - "Марат"?

- "Марат", - ответил первый. - Живо добрались.

- Эй, на "Марате"! - крикнул чернобородый. - К нам швартуйся!

Бросив концы на шаланду, "Марат" пошел правым бортом но ее стенке. Заскрежетало бортовое железо, разлились звонки пароходного телеграфа, и буксир, став на место, бурно заработал винтом. Затем все стихло. На шаланде показалось еще несколько моряков. Фролов вышел на палубу.

Перейдя по уже перекинутому трапу на шаланду, он вслед за Жилиным скрылся в люке.

Проснувшиеся бойцы столпились возле трапа.

- Давно стоите? - спрашивали они.

- Недавно, - отвечали моряки.

- Откуда пушки-то? Моряцкие?

- Морские. С Кронштадта.

- Так и везли их баржой?

- Нет, по железной дороге. Через Вятку. Здесь только ставили. Инженеров звали помогать. Да те сконфузились. Техника, говорят, им не позволяет. Соорудили самолично.

- Значит, позволила? - послышался смех. На палубе снова показался Фролов. Караван был готов к отправке.

Через несколько часов портовой буксир подал сигнал и первым двинулся на простор Большой Двины.