Северяне

Странно… Вечером заснуть не мог от нетерпения. Средь ночи готов был немедля ехать в Чернигов. А сейчас как-то не по себе стало: ведь скоро надо покинуть родимый дом. Быть может, навсегда расстается он с этими полянами, с изъезженными и исхоженными вдоль и поперек лесами. Что он изведал здесь, о чем жалеет? Об одиночестве своем или о тех, с кем делил его, с кем надо теперь проститься, кого, быть может, и видеть уже не доведется… А милые с детства поляны, то залитые ярким светом, то повитые туманами… А птичье царство в зарослях лесных… А лес, извечный и прекрасный его хранитель! О, если бы мог он поговорить с ним, обнять на прощание, благодарить за доброту его и ласку! Это все они не дали ему зачахнуть в одиночестве, уберегли от отчаяния…

Из леса донеслось знакомое ржание. Всеволод сразу остановился, пристально всматриваясь в поредевшие деревья на опушке, но в густом тумане он Вороного разглядеть не мог. Тогда, глубоко вздохнув, он положил два пальца в рот и сильным свистом резанул туманную даль.

Вороной узнал голос хозяина, ответил ему веселым заливистым ржанием и прибежал на зов.

Всеволод привел коня к усадьбе. Не спеша оглаживал его, примеряя лучшую уздечку с шелковым поводом, затем покрыл спину хорошо пригнанным подкладом и, уже седлая, вспомнил, что у отца где-то хранится роскошная сбруя, которую выменял он у витязя. Кажется, коня своего тогда отдал он за нее. А седло там какое нарядное! Помнит Всеволод, еще ребенком любовался им. Потом спрятал его отец где-то на конюшне иль, может, продал кому-нибудь. А хорошо бы украсить седлом тем Вороного! Да и доспехи хороши были у отца…

Задумавшись, Всеволод перестал седлать коня. Осмомысл, стоя на крыльце, глядел на сына. Ему показалось, что юноша заколебался, а может быть, склонен раздумать, отложить свой отъезд. Сам не зная почему, Осмомысл боялся, чтобы так случилось. Он подошел к сыну, положил руку ему на плечо.

– Собираешься, Всеволод? – спросил он, твердо глядя ему в глаза. – Доброе дело задумал, сын!

Всеволод, как бы очнувшись от раздумья, торопливо стал затягивать подпругу.

– Да, пора уже. Туман рассеивается, – тихо ответил он. Осмомысл провел жесткой ладонью по гриве коня.

– Подожди, сын, не седлай пока. Сейчас подконюшие принесут другое седло, то, что у витязя выменял я когда-то на коня. Помнишь?

– Как же! Помню! – обрадованно воскликнул юноша.

– Вот этим и заседлаешь Вороного. И повод шелковый наказал я принести, и уздечку другую. И броню я приберег для тебя, и шелом, и копье, и меч, и щит червленый. Все приберег, ждал я этого дня. А сейчас, видишь, все пригодилось. Такому молодцу, как ты, следует настоящим витязем явиться перед княжьи очи. Чтоб показался ты всем: и силой своей, и конем, и броней.

Всеволод смущенно молчал, потупив взгляд, потом встряхнулся, как-то подобрался весь и вытянулся перед отцом.

– Да берегут вас, батько, светлые и добрые боги, – горячо промолвил он. – Простите, что я… что я таил от вас свои намерения и помыслы. Казалось мне, что не дадите вы согласия на мой отъезд в Чернигов, на то, чтоб стать мне витязем и в ратном деле показать себя…

Конюший окинул сына грустным взглядом и сразу отвел его:

– Передумал я, Всеволод. Дела наши сложились так, что нынче нельзя иначе, нужно соглашаться. Правду молвил ты тогда: ради света стоит идти на огонь. Идти, а не ждать. А я ждал. Двадцать лет ждал! Сначала потому, что ты мал еще, а потом… Наверное, забыл я к старости, что под лежачий камень вода не течет. И в том была моя ошибка. Теперь уж не исправить мне ее. Вот почему не буду я тебе перечить. Иди и добывай свое счастье. Помни только: врагов у тебя будет больше, чем думаешь, много витязей и знатных мужей зарятся на княжну. Но самый опасный враг твой – князь Черный. Покоришь его храбростью, славой своей, добудешь в кровавых сечах согласие на свадьбу – роднись с ним. Я тебе не помеха. А схитрит князь, обманет, не сдержит слова, не забудь тогда и оскорбленного им отца твоего. За все отомсти в честном единоборстве. А ты одолеешь князя. В том я уверен… Да помогут тебе боги. О том молиться я буду неусыпно…

Он крепко обнял сына.

XXVI. ТОГДА УХОДИ ПРОЧЬ!

Шли дни… Не стало уже покоя на земле Северянской. Переполнилась она тревогами и страхом. Словно тихо крадущийся ветер, разносились они по лесам. Слухи о набегах печенегов гнали людей из насиженных жилищ неудержимо, быстро. Давно не знала Северянщина такого гомона, ропота, гула и шума людского, таких затаенных тревожных, тяжких предчувствий. Не к добру, не к добру все идет! Не только вещие люди, простые поселяне и те знают, уж коли заговорила про лихо вся земля, не миновать его. А предчувствия беды всего вернее. Да и сбываются они чаще всего. Уж что другое, а нависшую беду всем сердцем чует человек.