Северяне

Девушка весело перекликалась со Всеволодом, а Осмомысл стоял как вкопанный, не двигаясь с места.

«Когда и как они сдружились? – думал старик. – Дружба… Нет, не дружба это. Сын, вишь, за лесами, за долами нашел девицу в княжьем терему. Не дружба, любовь его привела туда. А княжна… Недавно расстались, и она уже снова здесь. Через леса, болота, дебри непролазные путь-дорогу сюда нашла! Поверить немыслимо: неужто влюбилась в холопа? Боже Свароже! Княжна и холоп – безумство это! Любовь их оборвут, как сон, сердца безжалостно растопчут. Гордыня княжеская всего превыше. Им княжеская честь дороже жизни человека. Узнает князь, сведет со света сына, не простит ему дерзости такой. Пока не поздно, пока зерно больших не дало всходов, самому нужно ростки те с корнем вырвать. Первым делом – спровадить княжну, сказать ей, чтоб тайком убралась прочь, чтоб даже думать бросила о сыне. А там надежда вся на время. Оно и камень рушит, сотрет оно и их любовь…» Когда Всеволод вошел вместе с Черной в избу, Осмомысл сидел на колоде, покрытой медвежьей шкурой. Поросшее густыми волосами, лицо его словно окаменело. Сурово, неприветливо взглянул на княжну, глаза недобро поблескивали под кустистыми бровями. Девушку поразила его каменная неподвижность, и она растерянно посмотрела на Всеволода. Но тот не впервые видел отца таким.

– Батько, – начал он твердо и весело, – Черная пришла!

– Вижу, – послышался недовольный голос, а лицо у Осмомысла как было, так и осталось каменным, даже тень не скользнула по нему.

Всеволод нахмурился: «Неужто отец не приветит княжну?..»

– Сын мой, – оборвал его размышления старик – иди займись своим делом. Я сам поговорю с княжной.

– Куда идти? Я все сделал, – тревожно спросил юноша.

– Иди, говорю! – сурово прикрикнул Осмомысл. – Там ждут тебя подконюшие!

Черная испугалась. Почему так мрачен старик? Зачем прогнал Всеволода? Она ловила на себе тяжёлый, пристальный его взгляд, чувствовала, как дрожат ноги. Хотела было отступить к двери, но не смогла, словно оцепенела, глядя на старика.

– Княжна сама нашла сюда дорогу? – спросил наконец конюший.

– Да, – тихо промолвила Черная и обрадовалась тому, что заговорила, услышала свой голос, потому что ей уже казалось, что под тяжелым взглядом старика она лишилась речи. – Я здесь не впервые…

– Знаю, – прервал ее Осмомысл. – За то хвала тебе. В нашей глуши не каждый разберется и в десятый раз. А ты всего второй раз здесь – и нашла нас. Да и с косяком управилась разумно. Но княжеская дочь должна помнить…

– О! Прошу вас! Прошу…

Черная протянула руки и так умоляюще посмотрела ему в глаза, что старик внезапно замолк, глядя из-под насупленных бровей. Потом опустил голову.

Боже всесильный!.. Эта девица… Она напомнила ему Роксану, ее печальное лицо, когда он уходил с купцами в дальний путь, ее нежные, матово-черные глаза. И волосы сбились на ясный лоб… Что это? Наваждение? Ведь не родня они, совсем далекие, чужие люди…

Княжна опустилась на колени. Глаза ее наполнились слезами.

– Молю вас, добрый человек, не вызывайте духа девы-лебедицы. Я и так наказана, так мучаюсь из-за несчастной той охоты…

– Какой девы? Какого духа? – удивился Осмомысл.

– Помните, – плакала девушка, – тогда на охоте я убила лебедицу. Всеволод говорит, что то была не просто лебедица, а дева-лебедь.

– Ну и что же?

– Она теперь мстит мне, – всхлипывала Черная. – Все сталось так, как вы тогда вещали: налетел на меня злой коршун!

– О чем ты, княжна? Какой коршун? – недоуменно проговорил старик.

– Хозарин. Каган хозарский прислал сватов. У него право на меня. Отец сказал, что защитит меня, но я не верю: ему выгодно такое замужество, он не удержится, отдаст меня на чужбину.

– Отец? Князь? – еще больше удивился конюший. – Единственную дочь против воли ее хочет отдать на чужбину?

– Потому и сбежала сюда. Одна я, одинешенька. Была бы мать, была бы и защита. Но матери у меня нет. Ни близких, ни друзей, кроме Всеволода…

«Кроме Всеволода…» – повторил про себя конюший. – Так вот почему она здесь! Отец, значит, заодно с хозарами. И ради чего? Ради выгоды. Ну нет, мой враже! Этому не бывать! Здесь, в лесу, тебе до княжны не добраться!

Девушка видит; еще жестче, холоднее стал его взгляд. Еще горше она заплакала навзрыд:

– Вы не прогоните меня, добрый человек! Вы не откажете несчастной в пристанище…

«Да, – подумал старик, – назло тебе, князь, дам приют твоей дочери!» Он быстро поднялся с места и крикнул:

– Всеволод!

– Я здесь! – тотчас отозвался сын и распахнул дверь.

– Светлицу приготовь для княжны, – приказал конюший, – а мы с тобой здесь, в горнице, перебудем лето.

Черная просияла. На радостях хотела обнять старика, но убоялась его строгого вида.

Осмомысл велел обоим идти на подворье.

Оставшись один, он долго стоял в глубоком раздумье. Потом подошел к окну и стал смотреть в синеющую даль.