Север

Странно, но себя Нанасу почему-то жалко не было. По-настоящему жаль было Сейда, немножко – оленей, но куда сильнее, чем жалость, он сейчас ощущал обиду, или даже досаду. Ну как же так! Ему, Нанасу, единственному из его племени выпала такая честь, что к нему сошел с неба дух и дал поручение, а он оказался неспособным исполнить его волю! Он оказался слабаком, трусом, полной никчемностью. Он только и смог, что отнять чужую жизнь и бездарно профукать свою!.. Выходит, опять получается, что Силадан был насчет него прав? Получается, так. Он ни на что не годен. Он не сгодится даже в пищу диким зверям, потому что, когда снег растает, его мясо уже сгниет. Хотя, тьфу ты, мясо же не гниет в снегу! Эта мысленная оговорка, нелепая и глупая по сути, неожиданно стала последней каплей отчаяния Нанаса. Он зарыдал, согнувшись и обхватив руками голову, чтобы не слышать и не видеть ничего вокруг, хотя видеть и так было нечего, а сквозь продирающий до костей вой ветра нельзя было бы услышать и громов небесных, не то что его жалких рыданий. Юноша не почувствовал, как остановились олени, и очнулся лишь от внезапно навалившейся тяжести. С трудом подняв голову и разлепив обледеневшие ресницы, он увидел перед самым лицом оскаленную зубастую пасть и вжался в спинку кережи. И только в следующее мгновение понял, что перед ним запорошенная снегом, в сосульках смерзшейся шерсти морда Сейда. Пес в неслышимом лае разевал плоскую пасть и бешено сверкал на него желтыми глазами, которые, казалось, светились в полумраке. Наконец Нанас понял, что нарты не движутся. Он всмотрелся вперед, и ему почудилось, что серая, ревущая и мельтешащая тьма, которая окружила его почти непроглядным кольцом, выглядела там более плотной. Юноша догадался вытянуть хорей, который чудом не потерял до сих пор, и длинный шест уперся во что-то твердое. Выбравшись из кережи, Нанас сразу же провалился в сугроб по пояс. Скорее вплавь, чем ступая ногами, он обогнул рухнувших от усталости в снег оленей и добрался до темной ровной стены. В непрекращающемся буране и подступившей темноте было совершенно не видно, насколько она была высокой и длинной, и Нанас просто пополз вдоль нее, касаясь одной рукой, в надежде обнаружить дверь.

Внезапно рука провалилась в пустоту, и он, подавшись вперед вслед за ней, головой и плечами оказался за стеной. Там было совсем темно, но зато не дул ветер. То есть, он, конечно задувал, утробно воя, и сюда, но дальше за стеной Нанас будто самой кожей ощутил тишину и спокойствие.

Сразу за проемом тоже намело высокий сугроб, и неудивительно – он оказался столь широким, что в него легко можно было въехать прямо на нартах. Нанас прополз этот сугроб на коленях, но вскоре, почувствовав под собой твердую опору, поднялся на ноги. Вытянув руки, он осторожно пошел вдоль стены. И чем дальше отходил от проема, тем меньше чувствовал дуновение ветра. Вскоре рука его коснулась другой стены, стоящей поперек первой. Она оказалась короче, хоть и была, пожалуй, не меньше длины его нарт. Затем шла еще одна длинная стена, но уже в обратную сторону. Нанас не стал проходить ее всю, тем более, оказавшись на против проема, он снова ступил в наметенный сугроб. Но ему и так уже стало ясно, что он находится в какой-то очень большой веже, или в чем-то, кроме размеров, очень похожем на вежу. Правда, вся она оказалась сделанной из металла, но у него сейчас уже не осталось сил чему-нибудь удивляться. Теперь нужно было во что бы то ни стало поднять и завести сюда оленей, а потом… Нет, по том ничего. Потом будет потом, а сейчас – только это.