Тем временем в Милтоне дымили трубы, а непрерывный гул, мощный стук и головокружительное вращение машин постоянно соперничали друг с другом. Бесчувственными и бесцельными оставались только дерево, железо и пар, занятые бесконечным трудом. Но выносливость их монотонной работы соперничала с неутомимой стойкостью сильных людей, которые осознанно и целенаправленно были заняты бесконечными поисками… Чего? На улицах было мало праздношатающихся людей, никто не гулял просто ради удовольствия. Лица выражали сосредоточенность и беспокойство. Новостей искали с пылкой жадностью. Люди отталкивали друг друга на рынке и на бирже, как они это делали в жизни, охваченные эгоизмом соперничества. Над городом нависло уныние. Покупателей приезжало мало, а на тех, кто приезжал, продавцы смотрели с подозрением. Кредит был ненадежен, и даже у самых стойких состояния могли пострадать из-за банкротства транспортных компаний в близлежащем порту. До сих пор в Милтоне не было случаев банкротства, но из-за безмерных спекуляций, которые, как выяснилось, закончились неудачей в Америке и даже в Англии, стало известно, что некоторые торговые дома в Милтоне должны понести большие убытки, поэтому каждый день на лицах людей читался вопрос: «Что нового? Кто разорен? Как это коснется меня?» И если двое или трое собирались вместе, они скорее обсуждали имена тех, кто оставался на плаву, чем осмеливались намекнуть на тех, кто, по их мнению, был разорен, поскольку даже ленивое дуновение ветерка могло в такие времена послужить причиной падения тех, кто в других обстоятельствах мог бы пережить бурю, — один утопающий тянет за собой других. «Торнтон вне опасности, — говорят они. — У него большое дело, расширяется с каждым годом, при всем уме и дерзости он такой предусмотрительный!» Потом один отводит другого в сторону и, наклонив голову к уху своего собеседника, говорит: «У Торнтона большое дело, но он тратит всю свою прибыль на его расширение. У него нет отложенного капитала. За эти два года он обновил станки, они обошлись ему… не представляешь во что!.. ты человек умный!» Говоривший, мистер Харрисон, был брюзгой, он унаследовал богатство отца, нажитое торговлей, и боялся его потерять, изменив свои деловые методы на другие, более масштабные. И все же он завидовал каждому пенни, что зарабатывали другие, более смелые и дальновидные.
Но правда состояла в том, что мистер Торнтон испытывал большие затруднения. Он отчетливо сознавал свое самое уязвимое место — гордость за свою безупречную коммерческую репутацию, которую он создал собственным трудом. Хозяин собственной судьбы, он приписывал заслуги не особым достоинствам или собственным качествам, а силе, которую, как он верил, коммерция придает каждому предприимчивому, честному и настойчивому человеку, чтобы тот смог подняться с колен, увидеть и понять великий замысел земных свершений и честно и благоразумно пользоваться большей властью и влиянием, чем позволяет любой другой образ жизни. Повсюду, на Востоке и на Западе, где никто его лично не знал, его имя было уважаемо, его просьбы исполнялись, а его слово ценилось на вес золота. Именно эту цель поставил когда-то перед собой мистер Торнтон, начиная жизнь коммерсанта. «Купцы ее были князьями»,[67] — прочитала его мать вслух, словно это был звук трубы, призывающий ее мальчика на борьбу. Он, в отличие от многих других — мужчин, женщин и детей, — был обращен вдаль и чужд и закрыт для ближнего окружения. Он добился, чтобы его имя приобрело вес в чужих странах за далекими морями, стал главой фирмы, о которой будет знать не одно поколение. Долгие безмолвные годы ушли у него на то, чтобы достичь первых проблесков нынешнего положения здесь, в его родном городе, на его фабрике, среди его рабочих. И он, и они жили параллельными жизнями — очень близкими, но никогда не пересекающимися — пока случай, или так казалось, не свел мистера Торнтона с Хиггинсом. Однажды столкнувшись лицом к лицу, как мужчина с мужчиной, как личность с личностью, они оба признали, что «в каждом из нас есть душа»,[68] что было совсем не в характере как хозяина, так и рабочего. Это было первым шагом. И только теперь, когда опасение утратить отношения, сложившиеся в последнее время между ним и двумя-тремя рабочими, из-за планов — дорогих его сердцу экспериментов, которые так грубо отвергли, даже не испытав, добавляло новых мучений тому едва уловимому страху, что время от времени охватывал его. Только теперь мистер Торнтон понял, сколь значительную пользу принесло ему его положение, которого он достиг в последнее время, просто потому, что он сблизился с рабочими и обрел такую сильную власть среди породы людей странных, рассудительных и невежественных одновременно, но, помимо всего, обладающих характером и способностью сильно чувствовать.