Север и Юг

Получив известие от Генри Леннокса о том, что не стоит питать надежды на пересмотр его дела на военно-полевом суде, Фредерик послал Маргарет довольно пылкое письмо, отрекаясь от Англии. Он писал, что склонен отказаться от Англии, и заявлял, что не примет помилования, даже если таково будет решение суда, и не станет жить в Англии, даже если получит разрешение. Маргарет долго плакала, получив это письмо, но по долгом размышлении поняла, что горячность брата объяснялась жестоким разочарованием, последовавшим за крушением всех его надежд. И она утвердилась в мысли, что им ничего не остается, кроме терпения. В следующем письме Фредерик так увлеченно рассказывал о будущем, словно позабыл о прошлом, и Маргарет нашла утешение в том, что она будет терпелива за двоих. Милые, робкие письма Долорес начинали приобретать очарование и для Маргарет, и для ее отца. Молодая испанка явно стремилась произвести благоприятное впечатление на английских родственников своего мужа, и чисто женская старательность проглядывала из каждой исправленной или стертой строчки. Вдобавок к письмам, сообщавшим о бракосочетании, была приложена замечательная черная кружевная мантилья, выбранная Долорес специально для незнакомой золовки, которую Фредерик представил образцом красоты, мудрости и добродетели. После женитьбы положение Фредерика в обществе оказалось намного выше, чем можно было ожидать. «Барбур и К°» был одним из крупнейших испанских торговых домов, в котором Фредерик стал младшим партнером. Маргарет улыбнулась, а затем вздохнула, припомнив свои прежние выпады против торговли. Вот и ее preux chevalier[49] брат превратился в коммерсанта, торговца! Хотя, конечно, испанский коммерсант и милтонский фабрикант — это совсем разные, не похожие друг на друга люди! Что ж, торговец он или нет, но Фредерик был очень, очень счастлив. Долорес, должно быть, очаровательна, а ее мантилья так изысканна! И Маргарет снова вернулась к настоящему.

Этой весной мистер Хейл время от времени жаловался на одышку, что причиняла ему немалые страдания. Маргарет была менее встревожена, поскольку здоровье отца вскоре восстановилось. Но она по-прежнему желала избавить его от тягот и обязанностей и настойчиво напоминала ему о предложении мистера Белла навестить его в Оксфорде в апреле. Приглашение мистера Белла относилось и к Маргарет. Более того, он написал особое письмо, в котором потребовал, чтобы она приехала. Но Маргарет понимала, что для нее будет большим облегчением, если она останется дома одна, полностью освободившись от ответственности, чтобы отдохнуть сердцем и душой, чего ей не удавалось достичь последние два года.

Когда ее отец отправился на железнодорожную станцию, Маргарет почувствовала, каким безмерным и долгим было бремя, выпавшее на ее долю. Чувство свободы удивило, едва ли не ошеломило ее. Никто не ожидает от нее ободряющей заботы, не надеется, что она совершит чудо. Не было больной, за которую приходилось решать и думать. Теперь Маргарет могла расслабиться, помолчать, забыть обо всем, и самой ценной привилегией казалось ей то, что можно было позволить себе быть несчастной, если захочется. В прошедшие месяцы все ее личные тревоги и волнения пришлось запереть в темный чулан. Но теперь, на досуге, можно было достать их оттуда, погоревать над ними, поразмышлять над их сущностью и попытаться найти верный способ справиться с ними, чтобы обрести спокойствие. Все эти недели она смутно сознавала их присутствие, хотя они и были глубоко запрятаны. Теперь она обдумает их и найдет им надлежащее место в своей жизни. Она часами сидела без движения в гостиной, перебирая горькие воспоминания твердо и без колебаний. Только однажды она заплакала навзрыд — ее буквально обожгла мысль о недостатке веры, породившем ту низкую ложь.

Теперь она с горечью вспоминала об искушении, которому поддалась. Ее планы по спасению Фредерика провалились, и искушение обернулось насмешкой — насмешкой над ее глупостью, допускавшей, что ложь им поможет! В свете последующих событий ложь казалась такой жалкой и глупой, а вера в силу правды — такой бесконечно великой мудростью!

В нервном возбуждении Маргарет неосознанно открыла книгу отца, лежавшую на столе, и слова, попавшиеся ей на глаза, наиточнейшим образом соответствовали ее нынешнему состоянию острого самоунижения: «Мне бы не хотелось, чтобы мое сердце снова стало таким: безжизненным, бесчестным, слепым, циничным, вероломным и не признающим твоего Бога, но мне хотелось бы исправиться, измениться, встав на путь сострадания. Сейчас же, бедное мое сердце, мы сами оказались в той западне, которой так стремились избежать. Ах! Поднимемся же и выберемся из нее навсегда и, вновь уповая на милосердие Господне, будем надеяться на то, что отныне оно поможет нам стать сильнее; возвратимся на путь смирения. Смелее же, и будем уповать на наших хранителей, и да поможет нам Бог!»

«Путь смирения. Да, — подумала Маргарет, — вот то, что я упустила! Но мужайся, сердечко. Мы вернемся и, с Божьей помощью, отыщем потерянный путь».