Север и Юг

— В Милтоне? А почему бы не поехать в Оксфорд, чтобы заниматься с джентльменами?

— Не забывай, мама, что папа оставляет церковь в силу своих взглядов. В Оксфорде сомнения пользы не принесут.

Некоторое время миссис Хейл молча поплакала, а потом наконец сквозь слезы вымолвила:

— А мебель! Как мы перевезем все вещи? Я ни разу в жизни не переезжала, а впереди всего лишь две недели!

С невыразимым облегчением Маргарет обнаружила, что горе и смятение матери перешли на практический уровень. Сама она не считала его значимым, однако старалась оказать действенную помощь: планировала, советовала и вдохновляла маму сделать как можно больше, прежде чем планы отца обретут определенность. Весь день она не отходила от матери ни на шаг, всей душой сочувствуя каждому новому повороту настроения, но с особым напряжением ждала наступления вечера, с каждым часом все острее сознавая, что после долгого утомительного дня отец должен вернуться в любящую, понимающую семью. Грустно было думать о том, какие страдания он долгое время терпел втайне от жены и дочери, но матушка ограничилась холодным замечанием в том смысле, что если бы поделился с ней, то мог бы рассчитывать на поддержку и помощь.

В коридоре послышались шаги отца, и у Маргарет затряслись поджилки. Выйти навстречу и поделиться, как все прошло, она побоялась: матушка могла впасть в состояние ревнивого раздражения — хотя и слышала, как отец помедлил, словно дожидаясь ее появления или какого-нибудь знака.

По сжатым губам и изменившемуся выражению лица матушки стало ясно, что и она слышала шаги мужа. Вскоре он открыл дверь гостиной и остановился на пороге, опасаясь войти, — бледный, осунувшийся, с испуганным взглядом, особенно жалким на лице мужчины. Но странное дело: именно выражение отчаянной неуверенности, умственной и телесной вялости тронуло сердце жены. Миссис Хейл порывисто поднялась и со слезами бросилась мужу на грудь.

— О, Ричард, Ричард! Надо было открыться мне раньше!

Позволив себе наконец оставить матушку, Маргарет бросилась наверх, упала на кровать и спрятала лицо в подушку, чтобы подавить истеричные рыдания, так долго копившиеся и теперь вот вырвавшиеся на волю. Она не знала, долго ли так пролежала. Не слышала, как горничная вошла, чтобы навести порядок в комнате, но тут же, испуганная, на цыпочках выскользнула и поделилась с миссис Диксон, что мисс Хейл плачет так, как будто сердце ее разбилось. Если не прекратит сейчас же, то непременно доведет себя до смертельной болезни. В результате Маргарет ощутила осторожное прикосновение, вздрогнула и, порывисто сев, увидела знакомую комнату и темную фигуру Диксон: та держала свечу за спиной, чтобы не потревожить распухшие от слез глаза барышни.

— О, Диксон! Я не слышала, как ты вошла! — воскликнула Маргарет, пытаясь вернуть хотя бы толику самообладания. — Уже очень поздно?

Сделав вид, что хочет встать, она спустила ноги на пол, убрала с лица мокрые спутанные волосы и попыталась показать, что ничего не случилось, что просто спала.

— Не могу сказать, который час, — горестно вздохнула Диксон. — Когда я помогала мадам переодеться к чаю, она сообщила ужасную новость, и с тех пор я потеряла счет времени. Не знаю, что теперь станет со всеми нами. Шарлотта сказала, что вы рыдаете, и я подумала: «Бедняжка! Стоит ли удивляться?» Господин решил примкнуть к диссентерам! В его-то возрасте, когда дела в церкви шли пусть и не блестяще, но вовсе не дурно! У меня был родственник, который всю жизнь работал портным, а после пятидесяти вдруг решил стать методистским проповедником. И то сказать, он толком пару штанов не умел сшить, так что удивляться не приходится. Но мой господин! Я спросила миссис: «Что бы сказал бедный сэр Джон? Он никогда не одобрял вашего замужества, но если бы мог предположить такой конец, то ругался бы еще страшнее, если это вообще возможно!»

Диксон настолько привыкла комментировать действия мистера Хейла в присутствии госпожи (которая слушала или не слушала, в зависимости от настроения), что не заметила, как гневно вспыхнули глаза Маргарет и затрепетали ресницы. Выслушивать дерзкие рассуждения об отце, да еще от прислуги? Это уж слишком!

— Диксон, — заговорила она тихо, как всегда говорила, когда сердилась, и в голосе послышались приглушенные раскаты надвигающейся грозы. — Ты, верно, забыла, с кем разговариваешь!

Маргарет поднялась с кровати и взглянула на горничную с подчеркнутым презрением.

— Иди! Ты совершила большую оплошность. Уверена, что, по здравом размышлении, пожалеешь о своем поведении.

Диксон медлила в нерешительности, и Маргарет настойчиво повторила:

— Оставь меня, Диксон. Хочу, чтобы ты ушла.

Горничная не знала, то ли возмутиться, то ли заплакать: сейчас сгодилось бы и то и другое, — и подумала: «Мисс Маргарет так похожа на старого сэра Джона и бедного мастера Фредерика. Странно, откуда это?» Диксон раньше ни за что не стерпела бы отповеди из уст кого бы то ни было, а сейчас смиренно ограничилась вопросом:

— Можно хотя бы расстегнуть вам платье, мисс, и расчесать волосы?

— Нет! Спасибо, не сегодня.