Севастопольский блиц

– Обожаемый командир, – с иронией ответила мисс Зул, – не учили бы вы деммскую аристократку из высших классов тому, как правильно мучать пленников. Не хочу никого обидеть, но в этом деле вы, люди, не более чем дилетанты. Но ничего, я покажу вам, что такое настоящее Высокое Искусство…

И в этот момент внутри моей головы блямкнуло, примерно как от пришедшей на сотовый телефон СМС-ки – и перед внутренним взором появился текст сообщения. Оказалось, что, пока мы тут воевали и разбирались с прочими делами, неугомонная своевольница Лилия улизнула из-под нашего коллективного надзора и инкогнито немного погуляла по Севастополю в своей любимой манере любопытной девочки. Наверняка там, в мире 1855 года, теперь все слегка стоит вверх дном. Лилия у нас такая. И теперь требуется бежать и разбираться с последствиями.

– Так, дамы, – сказал я, прерывая мисс Зул, – только что пришло сообщение, что у меня появились дополнительные крайне неотложные дела… Так что я, пожалуй, пойду. Желаю приятного времяпрепровождения. А ты, скунс, прощай, с тобой мы больше не увидимся, черти в аду тебя уже заждались.

Уже находясь в дверях, я услышал за спиной длинный протяжный нечеловеческий вой, но не обернулся. Это была не пытка, а только ее предчувствие. Несомненно, тот, кто еще совсем недавно назывался Омер-пашой, понял мои слова и, когда Артемида или мисс Зул потянулись за соответствующим инструментом, кончик которого уже рдел от жара углей, он принялся вопить – пока еще не от самой боли, а только от ее ожидания. Ну что ж, он сам выбрал себе такую судьбу.

09 апреля (28 марта) 1855 год Р.Х., день первый, вечер. Севастополь, гошпиталь.

Сестра милосердия Даша Севастопольская (Дарья Лаврентьевна Михайлова).

Детство мое и отрочество многие назвали бы безрадостными. С ранних лет я привыкла к тяжелому труду, помогая матери, которая занималась стиркой у людей, ходя из дома в дом. Помню ее вечно красные, опухшие руки, разъеденные мылом… Отец служил матросом, жалование его было маленьким, и, хоть мы с матерью постоянно трудились, денег все равно не хватало. Когда мне было тринадцать лет, мать умерла от пневмонии… Будь я мальчиком, меня с самого рождения непременно записали бы в кантонисты[8], но так как девочки государству российскому не нужны, то я стала заниматься стиркой вместо матери; благодаря хорошему от природы здоровью я могла работать много. Люди, жалея меня, старались дать мне подзаработать, поручая, помимо стирки, и разные другие мелкие дела. Так, во многом себе отказывая, стараясь откладывать часть заработанного, через какое-то время мне удалось купить корову… И сразу стало легче. Я продавала молоко, делала масло и сметану и тоже носила на продажу; все это у меня охотно покупали. Оставалось и нам с отцом…

Я всегда слыла чудачкой – наверное, из-за моей замкнутости (впрочем, робкой меня едва ли можно было назвать). Я привыкла к одиночеству и не особо нуждалась в обществе других людей. Однако это не помешало мне выработать в себе такие добродетели как терпение, трудолюбие и упорство. Гораздо более, чем потребность в общении, меня одолевала другая нужда, не до конца осознаваемая мною. Всю жизнь мне казалось, что я слышу какой-то зов – словно Господь побуждал меня к чему-то. Я смутно догадывалась, что это «что-то» связано с тем, чтобы приносить людям благо. Но до определенного момента я не видела возможностей для исполнения Божьей воли. Каким образом я могла бы помогать людям? Это, напротив, людям казалось, что я нуждаюсь в помощи. Они меня жалели за мою бедность и сиротство… Сама же я не замечала своих лишений. Напротив, я была счастлива оттого, что я здорова, не калека и не убогая. Я всегда доверяла Господу и знала, что он не даст мне пропасть. Я догадывалась, что Он назначил мне какую-то особенную долю, не такую как у других (я вообще думаю, что именно через осознание своей непохожести мы однажды приходим к пониманию своего предназначения). Так что жила я с легким сердцем, не роптала и не впадала в уныние. Коровушка-кормилица не давала нам с отцом голодать, жилье какое-никакое имелось… а что до всего остального, то я об этом и не задумывалась, полагаясь во всем на Господа.

Все изменила начавшаяся Крымская война. В ноябре 1853 году в Синопском сражении погиб мой отец, и я осталась совсем одна на этом свете… Вот тогда-то я и почувствовала всей душой, что вот он – тот момент, когда мне следует приступить к выполнению предначертанного Богом… К этому рвалась моя душа, ежечасно напоминая о том, что я нужна – там, на полях сражений, где бродит Смерть, где льется кровь и где в отчаянье взывают к Небесам раненые и умирающие…