Севастополь

Это было сражение солдатское, народное, начало и исход которого каждый знал заранее. Одно лишь было не совсем ясно — продлится ли оно день, неделю или месяц. Но сколько бы ни длилось оно, результат мог быть один — освобождение Севастополя.

Белая известковая пыль стояла над долиной и скатами Сапун-горы; падал частый каменный дождь. Воропаев вспомнил, как человек двенадцать пехотинцев и артиллеристов, впрягшись в пушку, бегом втаскивали ее на крутой скат горы. Они были без гимнастерок, с лиц их катился пот, они бежали, запрягшись в пушку, и во весь голос что-то кричали. Пушка взбиралась вверх довольно быстро, и если кто-нибудь из «бурлаков» падал, его сейчас же заменяли. За пушкой, тоже бегом, на руках, как ребят, тащили снаряды, и если подносчик падал, это была двойная потеря — и бойца, и снаряда.

"Чего вы орете, ребята?" — жалеючи задыхающихся криком солдат спросил Воропаев.

"Сегодня это Крикун-гора, товарищ полковник, — ответил ему молоденький артиллерист, — а с его стороны, с немецкой — Сапун-гора, а к вечеру сделаем ему Хрипун-гору".

Понадобилось девять часов непрерывного штурма, чтобы немец почувствовал Хрипун-гору. Вот где развернулось истинное самозабвение.

Гаррис между тем еще рассказывал:

— Морис Дени так и сказал мне: "Я приду на спектакль со своим этюдником. Это самый волшебный мираж, который когда-либо мог явиться художнику".

— Да, в те годы любили яркие краски и пестроту, — согласился француз, все время думавший о том, что пора бы ехать дальше, — коньяку уже не было.

Гаррис, наконец, позволил французу встать и поднялся сам.

— Странно, что образ русской души вы нашли… в балете, — с усилием сказал Воропаев. — Вы только его и знаете. Интересно, что бы вы сказали, побывав за четыре года до того в Москве, на баррикадах пятого года? Или если бы вы знали книги Павлова, Сеченова? Мне, например, кажется, что штурм Сапун-горы, к которой мы приближаемся, гораздо глубже мог бы раскрыть вам душу нашего народа. Или Сталинград, скажем. Вы не находите?

Гаррис пожал плечами.

Англичанин, взглянув в какой-то маленький справочник, спросил:

— Как вы сказали? Сапун-гора?

— Да, Сапун-гора.

— Мне бы казалось, стоит заглянуть на кладбище союзников 1855 года. Как вы считаете?

Очень вежливый француз, которому была ужасно неприятна пикировка Гарриса с Воропаевым и который, очевидно, считал своей обязанностью стушевать разногласия, сказал:

— Я бы так, господа, формулировал: памятники! Мы осматриваем только памятники — в этом какая-то система. Иначе, если мы углубимся в анализ имевших место событий… Как вы считаете?

— Правильно, — согласился англичанин. — Памятники — это, по крайней мере, система. Вы как? Гаррис сказал:

— Мне важно сделать дюжину снимков в городе, чтобы доказать редакции, что я тут был. В городе есть какие-нибудь памятники?

— Нет еще, но весь город — сплошной памятник.

— Нет, нет, вы только послушайте его, — оживился Гаррис, — это чисто по-большевистски. Памятников у них тут и в помине нет, а между тем он приемом тур-де-тэт бросает вопрос наземь и говорит: весь город надо понимать как единый памятник. Ох, уж эта мне диалектика! В общем, я — как большинство.

И автобус свернул в сторону, к старому английскому кладбищу 1855 года.

В. Лебедев-Кумач Севастополь

Восстань из пепла, Севастополь,
Герой, прославленный навек!
Твой каждый уцелевший тополь
Взлелеет русский человек.

Те камни, где ступал Нахимов,
Нам стали дороги вдвойне,
Когда мы, нашей кровью вымыв,
Вернули их родной стране.

Израненный, но величавый,
Войдешь ты в летопись веков —
Бессмертный город нашей славы,
Святыня русских моряков.

И наши дети внукам нашим
Расскажут в бухте голубой,
Как гордо ты стоял на страже,
Прикрывши Родину собой!