Сеул, зима 1964 года

— Чону! Как бы ты себя повёл? Как думаешь, сможет ли поверить до смерти перепугавшийся ребёнок, обжёгшись один раз огнём, что огонь — это не страшно? Или вот, например, посмеет ли познавший удовольствие сказать, что не знает, что это такое? В последнее время я испытываю что-то подобное. Мне чудится, что я смотрю в какую-то сквозную дыру. И чтобы я ни делала, перед глазами всё равно остаётся неизменная дыра. И оттуда задувает холодный ветер…

— А раньше у тебя такого не было?

— Смутно ощущала что-то. Но мне казалось, если крепко стиснуть зубы и, несмотря ни на что, двигаться вперёд, то, авось, что-то и получится. А теперь…

О, Боже! То, что всё это время я не решался высказать вслух, она чётко и ясно выразила в нескольких словах, будто бы небесный гнев её нисколько не страшил.

— Дыра, в которой завывает холодный ветер… дыра, в которой завывает холодный ветер… — словно напевая строчки песни, бормотал я. Прошло какое-то время, и вот как-то раз проницательный Ёнбин заметил:

— Мне кажется, в последнее время ты деградируешь…

Деградирую… Конечно, в глазах Ёнбина одно только то, что я был готов расплакаться, наслушавшись всяких сентиментальных рассказов, действительно выглядело падением.

Скрывать мне было особо нечего, и я рассказал ему, что после случая с хинином Сонэ вдруг как-то поникла. На это Ёнбин, довольно ухмыляясь, заявил:

— Да тут же не что иное, как возвышенная любовь! Это у вас эпоха ренессанса наступила. Слушай, давай сделаем так!

И он предложил совершенно безумную идею.

Она заключалась в том, чтобы я отдал ему Сонэ. Он сказал, что от меня требуется только познакомить их, а дальше уж не моя забота.

«Ты должен придать забвению всё, что было связано с Сонэ. Тогда у тебя груз с плеч долой», — убеждал он. «Вернее, я помогу тебе в этом — я познакомлю тебя взамен с одной девахой, с которой можно поразвлечься без особых хлопот», — обещал он. «До сегодняшнего дня она была со мной, зовут Хянджа, и пусть она всего лишь третьесортная проститутка, зато и тебе никаких забот». В целом и общем его предложение выглядело так. А в итоге всё сводилось к тому: давай, мол, меняться — я тебе свою, а ты мне свою.

И отказаться невозможно. Откажешь — и неизвестно, какие ещё насмешки от него услышишь. К тому же было такое чувство, будто я пускаюсь в грандиозное приключение. У меня не хватало духа придумать что-то авантюрное самому и пуститься во все тяжкие. Возможно, я даже ждал, что нечто подобное случится само собой. Мне хотелось удивить мир чем-то неординарным и умереть. Будет ли это Сонэ или зияющая насквозь дыра — всё равно, главное, чтобы произошло что-то, что захватит меня всего без остатка. Так думал я тогда.

И изобразив на лице радость, я без лишних возражений согласился, умудрившись даже пошутить:

— А эта Хянджа красивая? А то если окажется хуже Сонэ, придётся тебе деньгами рассчитываться.

Ёнбин с явной тревогой решил ещё раз удостовериться в бесповоротности моего решения и пригрозил:

— Только не вздумай нарушать нашу договорённость!

Он явно торопился.

— Может, прямо сейчас и пойдём к Хяндже, а?

Однако я, усмехаясь, отговорил его, записав только внешние приметы этой девицы и её адрес. Даже наоборот: это я спешил познакомить его с Сонэ.

В тот день после обеда мы позвонили в дом, где Сонэ подрабатывала репетитором, она как раз была там, и мы позвали её в чайную. Всё у меня в душе переворачивалось от вида ничего не подозревающей хрупкой Сонэ, которая безмолвно, словно застыв, скромно сидела напротив нас. В то же самое время, глядя на добродушно улыбающееся лицо Ёнбина и такую невинную Сонэ, мне пришло на ум слово «судьба» — и если представить, что у слова есть окраска, то в голове рисовалось тёмное слово — цвета крови и земли. Постепенно во мне стало просыпаться и нарастать какое-то необъяснимое возмущение, которое не было направлено на кого бы то ни было. Прошёл примерно месяц после той встречи в чайной, и вот как-то раз на лекции в записке, брошенной мне Ёнбином, я прочитал: «О, эта чарующая ночь! Сонэ подняла белый флаг».

Неужели, неужели это произошло?!

У меня потемнело в глазах. И голос профессора, который с воодушевлением о чём-то рассказывал, лишь назойливым гудением отдавался у меня в ушах. Я не мог оторвать глаз от записки, у меня навернулись слёзы, губы тряслись. С трудом выдавив из себя кривую усмешку, я написал на другом клочке бумаги: «Неужто только сейчас? Ну что ж, прими мои поздравления».

Кидая эту записку обратно Ёнбину, я страстно желал, чтобы она обернулась острым кинжалом.

Однако кто же, как не я сам, с тревогой в своём непостижимом сердце ждал такого результата? Так что не на кого теперь пенять…

Не помню, как закончилась в тот день лекция, но сразу после неё, несмотря на яркий солнечный день, зажав в руке записку с адресом, написанную Ёнбином, я почти помчался к той, которую звали Хянджа.

— Вы ко мне?