Сеул, зима 1964 года

Ученики старших классов Муджинской средней школы, выпускником которой был и я, замотав бинтом безымянный палец на руке и с песней «За родину я жизнь готов отдать» маршировали по направлению к центральной площади, где садились в грузовики. Они отправлялись на передний край, а я в это время сидел, скрючившись в дальней комнате, и слушал их голоса, когда они проезжали мимо нашего дома. И даже когда я узнал, что занятия в институте возобновились, так как линия фронта передвинулась на север, я продолжал прятаться в своём тайном убежище в Муджине. И всё это из-за моей одинокой матери. Когда все толпой отправились воевать, мать заперла меня в маленькой комнатушке, где я украдкой занимался мастурбацией. Когда к соседям приходила похоронка на сына, мать радовалась, что я жив и здоров, а когда приходили письма с фронта от друзей, она втайне от меня рвала и выбрасывала их, так как знала, что я предпочёл бы пойти на фронт, вместо того, чтобы отсиживаться дома. Написанные тогда страницы дневника, которые я позднее сжёг, полны презрения к самому себе, там я высмеивал себя и свой позор.

«Мама, если я сейчас схожу с ума, то когда будете лечить меня, имейте в виду, что всё это из-за…»

Вот такие воспоминания той далёкой поры извлекла из дальних уголков памяти сумасшедшая, которую я встретил на вокзале ранним утром. Именно благодаря ей я почувствовал приближение Муджина, а сейчас, когда проезжал мимо запылённого указателя, что притулился в зарослях, ощущение это стало ещё явственнее.

— На этот раз ты уж точно войдёшь в совет директоров. Так что давай, вырвись на недельку из города, развейся и приезжай отдохнувшим. Ведь сам понимаешь, если ты станешь начальником, то обязанностей у тебя прибавится, — дали мне, сами того не ведая, весьма дельный совет жена и тесть. Это была действительно хорошая идея — остановить свой выбор на Муджине, так как там я мог отрешиться от всего — хотя нет, по правде сказать, там это происходило независимо от моего желания.

Автобус въезжал в город. И черепичные, и жестяные, и соломенные крыши, раскалившись под жгучими лучами июньского солнца, отливали серебром. Дробный стук железного молота из слесарной мастерской проник на мгновение в автобус и тут же покинул его. Откуда-то завоняло канализацией, а когда мы проезжали мимо больницы, донёсся запах креозота; заунывная мелодия шлягера струилась из колонок в одной из лавок. Улицы словно вымерли — люди прятались под навесами крыш. Там же, в тени, неуверенной походкой ковыляли туда-сюда раздетые догола карапузы. Даже центральная площадь города была почти пуста. Только ослепительное солнце нещадно палило над ней, и в его обжигающих лучах, вывалив наружу языки, спаривались в тишине две собаки.

Ночные встречи

Проснулся я вечером. Перед ужином пошёл в район, где размещались газетные издательства. В доме тёти газет не выписывали. Однако, как и для каждого горожанина, для меня газета стала неотъемлемой частью жизни, с ней я начинал и заканчивал свой день. Я зашёл в нужную мне контору и оставил тётин адрес, а также набросал примерную схему, как туда добраться. Выходя, я услышал, как перешёптывались меж собой клерки. Скорей всего, они меня узнали.

— …А! Это он и есть?! Весь такой важный из себя.

— …Говорят, преуспел.

— …А когда-то давно… из-за туберкулёза…

Среди этого шушуканья я надеялся услышать слова, продиктованные правилами приличия. Но так и вышел, не дождавшись «до свидания». Этим Муджин отличался от Сеула. Постепенно клерков с головой затянет водоворот сплетен, так что они и сами себя забудут. Они будут мусолить эти сплетни вновь и вновь, напрочь позабыв чувство опустошения, которое настигнет их, когда этот водоворот вышвырнет их наружу. Ветер дул со стороны моря. Улицы заметно оживились по сравнению с тем, когда я вышел из автобуса несколько часов назад. Из школ возвращались ученики. Казалось, портфели были непосильной ношей для них, и дети то и дело вращали их из стороны в сторону, перекидывали через плечо, прижимали к груди двумя руками и одновременно умудрялись надувать пузыри из слюней. Вдоль улицы вереницей тянулись школьные учителя и офисные служащие, гремя пустыми коробками от обеда. Мне же всё это казалось глупостью. Хождение в школу, обучение учеников, сидение в офисе — для меня это было глупой и пустой забавой. А зацикленные на всём этом люди, что упираются изо всех сил, выглядели в моих глазах смешно.

Когда я вернулся в дом тёти и сел ужинать, ко мне пришёл гость. Это был Пак, он учился в той же средней школе, что и я, только был на несколько классов младше. Для меня не было секретом, что он сильно уважал меня из-за моей былой славы книжного червя. Во времена нашего ученичества он был помешан на литературе. Говорил, что ему нравится американский писатель Фицджеральд, но в отличие от фицджеральдовских почитателей он ко всему относился очень серьёзно, к тому же был весьма скромен и беден.

— Услышал от одного приятеля из газетного издательства, что вы приехали. Какими судьбами к нам? — похоже, он и в самом деле был рад меня видеть.