Сеул, зима 1964 года

Я не могу забыть выражения лиц отца и матери, провожавших меня у ворот, когда я выходил из дому. Не вызывало сомнений, что они меня жалели. Может, даже хотели потрясти кулаком в знак поддержки самих себя из прошлого. Особенно это относилось к отцу. Теперь я почувствовал себя скованным по рукам и ногам. Необходимо было внести поправки в недавние мои рассуждения о том, что «я хотя бы попытаюсь, а если не получится, то и бог с ним». Теперь выходило так, что надо было пробовать, стараться, и даже если не будет получаться, то всё равно, во что бы то ни стало, надо было добиваться чего-либо. И всматриваясь в своё бесстрастное отражение в окне громыхающего поезда, я осознал, что теперь, хочу я этого или нет, моё обещание покорно принять все условия, поставленные самой жизнью, придётся выполнить. Хотя, если задуматься, в этих моих обещаниях, данных когда-то, была примешана изрядная доля иронии.

Мне пришло в голову, что, даже если весь мир будет насмехаться надо мной, мол, от этих твоих так называемых терзаний несёт младенчеством, я могу стать всем, кем угодно, только потому, что этого ожидают от меня мои мать и отец, которые, как и я, нет, даже гораздо в большей степени, чем я, переживают из-за этих моих метаний. Однако ж именно они — мои достопочтенные родители — ждали от меня того, чтобы я стал одним из заурядных людей. Точно так же, как и я желал брату стать студентом, который сможет чинно, словно уважаемый старец, сидеть в автобусе. И точно также, как Сонэ хотела родить здорового дурачка.

Про путешествие я хочу написать чуть подробнее. Потому что всё-таки это была увлекательная поездка. Наш багаж был очень скромным. С перекинутыми через плечо сумками, в которых лежали по нескольку пар нижнего белья и по две-три книжки, мы для начала доехали автобусом до Ёсу. Слабые лучи декабрьского солнца безвозвратно уносил холодный морской ветер, от этого улицы с летящей в воздухе глиняной пылью выглядели очень неприветливо. Ветер разносил дорожную пыль по всему городу, и было ощущение, будто ты прибыл в дикую местность или видишь только мираж города. В море виднелись белые барашки волн, тянущиеся до самого горизонта, да несколько парусников, которые быстро плыли, сильно накренившись, так, что казалось они вот-вот перевернутся. Сидя съёжившись на волноломе в северо-восточной части города, мы ворчливо обменивались репликами, что, мол, притащились на край света, и никуда больше не хочется, да и что там есть такого на этих островах, путь к которым пролегает через эти пенистые волны… Однако наблюдая за бушующими волнами, мы сидели до самого заката солнца, который произошёл по-зимнему стремительно. И зрелище это заворожило нас какой-то неведомой силой и заставило сердце замереть в предвкушении чего-то неизведанного. После захода солнца мы вернулись в город, чтобы устроиться на ночлег. С приходом ночи улицы совершенно опустели, поэтому город казался ещё более заброшенным. Подняв воротники своих поношенных пальто и согнувшись в три погибели, мы быстро шагали по широкой улице в сторону пристани. Здесь я хочу кое-что добавить. Интересно, что согревало моё сердце среди этого унылого пейзажа? Сентиментальность? Хорошо, допустим сентиментальность. Но если представить, что через несколько десятков лет не будет этой романтики, когда ты можешь идти сгорбившись по зимним улицам портового города, подняв воротник пальто и преодолевая порывы сильного ветра… О-о-о! Не дай бог это произойдёт! Ни за что! Просто шагать себе куда-то, сбросив весь груз и не испытывая никаких желаний, наслаждаясь разницей между холодом ветра, который обдувает щёки, и теплом тела, чувствуя, что идти внаклонку гораздо удобнее, одновременно прислушиваясь к звуку топающих по асфальту ботинок. В такое мгновенье мне стало не жалко и умереть.

Мы забрели в какую-то гостиницу недалеко от пристани. Похоже, постояльцев было много, так как царили суматоха и гомон. После того как паренёк проводил нас до нашей комнаты, Юнсу, нахмурившись, проворчал:

— Что это так шумно?!

Паренёк с виноватой улыбкой ответил:

— Цирковая труппа остановилась. Однако только на эту ночь, завтра утром они собираются на остров, так что станет потише. А вы надолго?

— Ну, пока не знаем, сегодня переночуем, а там видно будет… — неопределённо ответил я. Юнсу тоже вслед за мной лишь кивнул головой. Парнишка сходил за регистрационными карточками приезжих и подождал, пока мы их заполним. Самым трудным пунктом оказался «род занятий». Я назвался студентом, а Юнсу, склонив голову набок, что-то написал, после чего повалился на пол и, схватившись за живот, принялся хохотать как сумасшедший. Я заглянул в его листок. В строке «род занятий» Юнсу старательно вывел «поэт». Поэт. Поэт, который не может выжать ни строчки, поэт, что ждал только осени, но вот и она уже позади, а он, забыв обо всём на свете, отправился на острова. Я тоже расхохотался. И в один момент начисто рассеялось моё раздражение по отношению к Юнсу, которое накопилось в душе. Мой милый поэт!