Сетунь

Следующей ночью Михаил все же сходил на Сетуньский Стан. Он крался, прислушиваясь к ночным шорохам, а у входа, у той покосившейся будочки, замедлил шаг – у него подгибались ноги. Он боялся обнаружить окровавленные останки сына. Он прекрасно отдавал себе отчет, что шансов выжить одному на поверхности у того практически не было. Когда-то знакомый говорил ему – если пропавшего не находят в течение трех дней, значит, он, скорее всего, уже мертв. И ведь то было в прошлой жизни, а применительно к этой срок можно сократить – ну, например, до одной ночи. И все же врач надеялся – сам не зная, на что. В свое время он проводил с детьми беседы, рассказывал им, что в крайнем случае можно передневать на поверхности, запершись в какой-нибудь пустой квартире, если не смогли вернуться в бункер к утру. Скорее, то были уроки на будущее – детей пока одних не выпускали. Но сам он всегда возвращался, никогда не оставался днем наверху.

Наконец, собравшись с духом, врач осторожно вошел на территорию. Показалось ему, или черепов под ногами прибавилось? Он увидел кострище, в котором что-то чернело – вроде бы тело. В голове у него зашумело, в глазах потемнело. Откуда-то долетел заунывный крик ночной птицы.

– «Вот и все, – подумал он, бессильно опускаясь на колени. – Как я теперь вернусь домой, скажу Ланке?»

Сделав над собой усилие, он посветил фонариком. В углях лежал полуобгорелый идол.

Михаил принялся обшаривать территорию, не обращая внимания на шорохи в кустах, на тоскливые завывания каких-то тварей невдалеке. Он осмотрел почти всю поляну, заглянул даже в чернеющие провалы подъездов. Он даже крикнул несколько раз: «Максим, сынок!» Ему отозвался воем какой-то зверь, судя по звукам, двигавшийся в его сторону. И врач понял, что все бесполезно. Не найдет он сына. Тот мог забрести в одну из квартир многоэтажного дома, его могли утащить хищники, не оставив ни следа, ни клочка одежды, по которым можно было бы догадаться, где его искать. И лишь в одно Михаил не верил – что мальчик мог самостоятельно добраться до метро.

Когда он вернулся домой – бледный, осунувшийся – Ланке хватило одного взгляда на его лицо. Она даже не стала ни о чем расспрашивать.

И все же в следующую ночь она упросила его взять ее с собой. И на поверхности, помедлив минуту, чтобы привыкнуть к темноте, вдруг, как сомнамбула, двинулась к мосту через Сетунь – в ту сторону, где находилась старая крепость. Он услышал громкий треск со стороны реки, что-то ломилось к ним через кусты, а Ланка словно не замечала. Когда он схватил ее за плечи, она оттолкнула его с неожиданной силой. Тогда он сгреб ее в охапку и потащил обратно в бункер, не слушая, что она пытается кричать, задыхаясь и отбиваясь. Когда за ними захлопнулась дверь, она накинулась на него, колотя куда попало.

– Пусти меня! Он там. Он меня звал, – кричала она.

Михаил еле управился с ней. Гуля помогла ему сделать жене укол снотворного.

С тех пор Светлана словно стала другим человеком – похоже, она только и думала о том, как снова ускользнуть наверх, проявляя при этом незаурядную хитрость. Стас только качал головой, глядя на нее.

– У вас там точно ментал сидит, – говорил он. – Надо или убить его, или уходить. Но убить он себя не даст.

Несмотря на это, даже в голову Михаила порой закрадывались сомнения. Вдруг жена и впрямь что-то почувствовала? Но что мог Максим делать там, на холме, столько времени – без сменных фильтров, без еды? Ну еду, положим, в окрестных домах можно было найти. А холод, а радиация? Нет, не могло его там быть, единственный шанс для него остаться в живых был в том, чтобы добраться до метро. Но, скорее всего, у него это не получилось. И все же Михаил терзался сомнениями. Светлану он держал на уколах, с отчаянием понимая – долго она так не протянет. Вскоре она ослабела настолько, что уколы он прекратил. Она лежала, закрыв глаза, и с кем-то тихо разговаривала – видимо, с сыном.

Дети сновали по бункеру, как тени – бледные, перепуганные. То Рустам, то Наташка, то маленький Джаник пытались заглянуть в комнату, где лежала Ланка. Даже Сакина перестала улыбаться, словно и на нее подействовала тягостная атмосфера. Она то и дело подходила к Михаилу и вопросительно заглядывала в глаза, словно старалась понять, что происходит. А Ирка замкнулась в своем горе – плакала в уголке в одиночестве.

Однажды Михаил задремал, сидя на кровати больной жены, и в этом состоянии – полусне-полуяви – ему почудился шепот:

«Мать уходит. Что делать?»

«Она сказала, что все равно будет с нами. Даже если умрет. Будет нам помогать».

«Она уйдет на темную сторону. Как те, кто спит под холмом. Она не сможет говорить с нами».

«Сможет. Мы будем кормить ее кровью, и она отзовется. Мертвых надо кормить кровью, чтоб они говорили».

Он с трудом продрал глаза. Померещилось или нет, что в дверном проеме мелькнула тень. Он взглянул на жену – она лежала все так же с закрытыми глазами, но улыбалась, словно видела во сне что-то хорошее.