Сети (Первая книга стихов)

Не у порога (клянусь!), не у порога я села,

а под высоким окном.

Я ткала и пела;

что еще? ничего.

Не знаю, как это случилось:

моя мать ушла на базар.

Не знаю, как это случилось:

окно было высоко.

Наверно, подкатил он камень,

или влез на дерево,

или встал на скамью.

Он сказал:

"Я думал, это малиновка,

а это - Пенелопа.

Отчего ты дома? здравствуй!"

- Это ты как птица лазаешь по застрехам,

а не пишешь своих любезных свитков

в суде.

"Мы вчера катались по Нилу

у меня болит голова".

- Мало она болит,

что не отучила тебя от ночных гулянок.

Не знаю, как это случилось:

окно было высоко.

Не знаю, как это случилось:

я думала, ему не достать.

"А что у меня во рту, видишь? "

- Чему быть у тебя во рту?

крепкие зубы да болтливый язык,

глупости в голове.

"Роза у меня во рту - посмотри".

- Какая там роза!

"Хочешь, я тебе ее дам,

только достань сама".

Я поднялась на цыпочки,

я поднялась на скамейку,

я поднялась на крепкий станок,

я достала алую розу,

а он, негодный, сказал:

"Ртом, ртом,

изо рта только ртом,

не руками, чур, не руками!"

Может быть, губы мои

и коснулись его, я не знаю.

Не знаю, как это случилось:

я думала, ему не достать.

Не знаю, как это случилось:

я ткала и пела;

не у порога (клянусь), не у порога сидела,

окно было высоко:

кому достать?

мать, вернувшись, сказала:

"Что это, Зоя,

вместо нарцисса ты выткала розу?

что у тебя в голове?"

Не знаю, как это случилось.

IV

93-97. МУДРОСТЬ

1

Я спрашивал мудрецов вселенной:

"Зачем солнце греет?

зачем ветер дует?

зачем люди родятся?"

Отвечали мудрецы вселенной:

- Солнце греет затем,

чтоб созревал хлеб для пищи

и чтобы люди от заразы мерли.

Ветер дует затем,

чтоб приводить корабли к пристани дальней

и чтоб песком засыпать караваны.

Люди родятся затем,

чтоб расстаться с милою жизнью

и чтоб от них родились другие для смерти.

"Почему ж боги так все создали? "

- Потому же,

почему в тебя вложили желанье

задавать праздные вопросы.

2

Что ж делать,

что багрянец вечерних облаков

на зеленоватом небе,

когда слева уж виден месяц

и космато-огромная звезда,

предвестница ночи,

быстро бледнеет,

тает

совсем на глазах?

Что путь по широкой дороге

между деревьев мимо мельниц,

бывших когда-то моими,

но променянных на запястья тебе,

где мы едем с тобой,

кончается там за поворотом

хотя б и приветливым

домом

совсем сейчас?

Что мои стихи,

дорогие мне,

так же, как Каллимаху

и всякому другому великому,

куда я влагаю любовь и всю нежность,

и легкие от богов мысли,

отрада утр моих,

когда небо ясно

и в окна пахнет жасмином,

завтра

забудутся, как и все?

Что перестану я видеть

твое лицо,

слышать твой голос?

что выпьется вино,

улетучатся ароматы

и сами дорогие ткани

истлеют

через столетья?

Разве меньше я стану любить

эти милые хрупкие вещи

за их тленность?

3

Как люблю я, вечные боги,

прекрасный мир!

Как люблю я солнце, тростники

и блеск зеленоватого моря

сквозь тонкие ветви акаций!

Как люблю я книги (моих друзей),

тишину одинокого жилища

и вид из окна

на дальние дынные огороды!

Как люблю пестроту толпы на площади,

крики, пенье и солнце,

веселый смех мальчиков, играющих в мяч!

Возвращенье домой

после веселых прогулок,

поздно вечером,

при первых звездах,

мимо уже освещенных гостиниц

с уже далеким другом!

Как люблю я, вечные боги,

светлую печаль,

любовь до завтра,

смерть без сожаленья о жизни,

где все мило,

которую люблю я, клянусь Дионисом,

всею силою сердца

и милой плоти!

4

Сладко умереть

на поле битвы

при свисте стрел и копий,

когда звучит труба

и солнце светит,

в полдень,

умирая для славы отчизны

и слыша вокруг:

"Прощай, герой!"

Сладко умереть

маститым старцем

в том же доме,

на той же кровати,

где родились и умерли деды,

окруженным детьми,

ставшими уже мужами,

и слыша вокруг:

"Прощай, отец!"

Но еще слаще,

еще мудрее,

истративши все именье,

продавши последнюю мельницу

для той,

которую завтра забыл бы,

вернувшись

после веселой прогулки

в уже проданный дом,

поужинать

и, прочитав рассказ Апулея

в сто первый раз,

в теплой душистой ванне,

не слыша никаких прощании,

открыть себе жилы;

и чтоб в длинное окно у потолка

пахло левкоями,

светила заря

и вдалеке были слышны флейты.

5

Солнце, солнце,

божественный Ра-Гелиос,

тобою веселятся

сердца царей и героев,

тебе ржут священные кони,

тебе поют гимны в Гелиополе;

когда ты светишь,

ящерицы выползают на камни

и мальчики идут со смехом

купаться к Нилу.

Солнце, солнце,

я - бледный писец,

библиотечный затворник,

но я люблю тебя, солнце, не меньше,

чем загорелый моряк,

пахнущий рыбой и соленой водою,

и не меньше,

чем его привычное сердце

ликует

при царственном твоем восходе

из океана,

мое трепещет,

когда твой пыльный, но пламенный луч

скользнет

сквозь узкое окно у потолка

на исписанный лист

и мою тонкую желтоватую руку,

выводящую киноварью

первую букву гимна тебе,

о Ра-Гелиос, солнце!

V

98-102. ОТРЫВКИ

1

Сын мой,

настало время расстаться,

Долго не будешь ты меня видеть,

долго не будешь ты меня слышать,

а давно ли

тебя привел твой дед из пустыни

и ты сказал, смотря на меня:

"Это бог Фта, дедушка?"

Теперь ты сам как бог Фта,

и ты идешь в широкий мир,

и ты идешь без меня,

но Изида везде с тобою.

Помнишь прогулки

по аллеям акаций

во дворе храма,

когда ты говорил мне о своей любви

и плакал, бледнея смуглым лицом?

Помнишь, как со стен храма

мы смотрели на звезды

и город стихал,

вблизи, но далекий?