Сетевые публикации

Это отнюдь не значит, что не было культуры. Это значит, что культура иная. Было другое, своё, совершенно особенное — то, что Лермонтов даже и определить толком не смог, пытаясь описать свою странную любовь к отчизне. Народа стеснялись русские романтики: отечественные мужики не слагали упоительных германских баллад. Мужиков стеснялись живописцы, придавая им лирично-пейзанский вид. И родственного чувства к мужику стеснялись почти все, кроме Толстого, — и хотели взамен своей, мужицкой, обрести прогрессивную городскую культуру, но толком не знали, какой именно городской культуры им надобно. А в результате никакая не прижилась: ни петровская, ни сталинская, ни брежневская. Появился синтетический продукт городской культуры и сегодня, но любить в нём нечего — полиэтиленовая культура не создала героя, не слепила образа, не имеет лица. А «крест и тень ветвей» потеряли. И даже не понимаем толком, что именно потеряли.

У Белова есть отчаянная страница: Иван Африканович сидит на могиле жены, которой при жизни внимания оказывал мало, и мужика «пластает горе» — без жены, как выяснилось, жизни нет. Эта сцена в точности воспроизводит (интересно, думал ли об этом Белов) стих Исаковского, в котором солдат возвращается с фронта на могилу жены Прасковьи.

Неважно, что солдат пришел с войны, а Иван Африканович — пьянствовал; уж как у кого вышло. Важно то, что главное было рядом, но жизнь прошла, и не случилось встретиться. И зачем жил — непонятно. Непонятно: за что воевал — если дома погост. Непонятно: за что пил — если, протрезвев, пришёл на могилу. Непонятно, зачем строили лишнее — если при этом убили главное.

Так именно произошло с нашей страной. Другая повесть у Белова называется «Всё впереди»; мало есть на свете столь точных пророчеств. Повесть эту считали вульгарным пасквилем на прогресс. В книжке описывается, как патриархальную любовь променяли на ничтожную городскую дрянь. Тогда (это написано лет тридцать пять назад) казалось, что характеры ходульны, а конфликт неубедителен. В книге описаны фарцовщики и прощелыги, которые Родину променяют на пёструю дрянь — это выглядело как агитка. Однако всё произошло именно так, как описал Белов — и с тысячекратным увеличением. Действительно, всё, что любили, потеряли — взамен получили много пёстрой дряни. Впрочем, терять — для России дело привычное.

Воспоминание о Рождестве 89-го (24.12.2012)

Я приехал в Париж и первым делом отыскал художника Сергея Есаяна.

Есаян уехал в 78-м году — в Москве он был одним из самых ярких подпольных художников; помню, на его проводах мрачные концептуалисты обменивались ревнивыми репликами — тогда все ревновали ко всем: концептуалисты думали, что Есаян им перебежит дорогу.

Сергей никому дорогу не перебежал — тогда уже пришла мода на инсталляции и перформансы, а он писал картины маслом; жил Есаян бедно. Студия — она же жильё — была на бульваре Эдгара Кинэ (в последние годы Есаян получил крошечную мастерскую в 18-м аррондисмане, а это была квартирёшка в мансарде — полторы комнаты). Все знают романтические истории про быт художников начала века — Утрилло, Сутина, Модильяни. Вот и Есаян так точно жил — в кино ходить не надо.

Меня убогий быт поразил. Когда Серёжа уезжал, мы были уверены, что такой талант не может остаться незамеченным. Невозможно, чтобы человек такого дарования ютился под крышей. Оказалось, что возможно. Сам я остановился у знакомых французов, молодых юристов — в просторной квартире в Сен Жерменсокм предместье.

Хозяин, молодой поверенный, был богат — я же, глядя на его достаток, наивно недоумевал: как же так, серый человек — богат, а тот, яркий, — беден. Почему?

Был канун Рождества, я пошёл к Сергею Есаяну в гости, там собралась компания бедных эмигрантов, мы пили дешевое вино, потом все уснули на полу.

Утром эмигранты разбрелись, я остался смотреть Сергеевы картины. Не заметили, как наступил вечер, я стал собираться — меня пригласили в богатые гости, известнейшие люди Парижа. Сказал Есаяну адрес, он присвистнул. Потом сказал:

— Пойдем, спустимся в бистро. Есть такое правило — когда идёшь в богатые гости, надо плотно покушать.

— Зачем? — спросил я. — Это же очень богатый дом.

— Вот именно поэтому. Правило такое.

Мы спустились в бистро. Тогда ещё в кафе курили. Есаян постоянно курил, а мне подкладывал картошки. Мы съели по огромной отбивной и по огромной тарелке картошки. Ещё он мне свои полпорции отдал. Потом я пошёл в богатые гости к важным людям. Дом был крайне богатым — но еды никакой не дали. Это были довольно жадные люди.

Кто-то из гостей, возможно, и переживал, но у меня в запасе была жареная картошка с отбивной. И Рождество прошло неплохо. Есаян был мудрый человек и отличный друг.

Поздравляю всех с наступающим светлым праздником.

Храни Вас Господь. Дай Бог каждому иметь тарелку жареной картошки и хороших друзей. С РОЖДЕСТВОМ ХРИСТОВЫМ!

Блог-книга Осьминог